Цвели розы.
Кружили над розами пчелы, и все же…
Мраморная лестница… взгляд в спину, внимательный такой, настороженный. Лизавета оглянулась. Никого и ничего, конка и та убралась.
Она вздохнула и, прижавши ридикюль к животу, — от волнения, не иначе, в оном началось вовсе неприличное бурчание, — решительно ступила на мраморную ступеньку.
Ничего не случилось.
Ни грома, ни молнии, ни иных божественных знамений, предупреждающих Лизавету о совершаемой ошибке. Мраморные львы и те не ожили, так и продолжали греть на солнышке пыльные бока. За тяжелой дверью обнаружился темноватый холл, в котором белым пятном выделялся портрет Его императорского величества, причем белел парадный мундир, а лицо словно бы стерлось.
Жуть.
Лизавета огляделась.
И дальше куда? Впрочем, затруднения ее разрешились: из полутьмы выступила девица в сером гимназическом платье. Белый воротничок.
Черный передник с карманами.
Пухлые губки и взгляд, преисполненный холодного презрения, будто само свое нахождение здесь в этот час девица полагала унизительным.
— Вас ожидают, — сказала она, бросив лишь взгляд на конверт. Куда большего внимания удостоилась сама Лизавета. И показалось, что девица эта, чересчур уж взрослая для гимназистки, знает и о происхождении платья, и о том, что перламутровые пуговички были спороты с другого, а после восстанавливались в особом масляном растворе, ибо только так можно было скрыть трещинки на перламутре… и о трещинках.
И о том, что не место Лизавете среди людей приличных.
Лизавета дернула плечиком, отгоняя непонятное желание немедля покинуть Вдовий дом. Не хватало еще… можно подумать, прежде на нее не смотрели.
Смотрели.
По-всякому.
И брезгливо. И с удивлением, мол, как это вышло, что у девицы столько наглости сыскалось — людей занятых от дел отвлекать прошениями своими. И оценивающе… и… нет уж, она не отступится.
— Где ожидают? — Лизавета стиснула ридикюль, борясь с желанием немедля бежать.
Что-то нашептывало: отступись.
И вправду, куда тебе в цесаревы невесты? На конкурс? Тебе уж двадцать пять скоро… самое время снять полосатое платьице, отдать сестрам, авось у них жизнь сложится, а твой удел — наряды бумазейные, скучного строгого кроя.
Вышивка.
И…
Лизавета моргнула: она ненавидела вышивать. Тетушку вот занятие это успокаивало, а у самой Лизаветы спустя десять минут страданий над пяльцами появлялось неизъяснимое желание ткнуть кому-нибудь иголкой в глаз.
…титул махонький.
Собой невзрачная… красавица…
— Хватит, — сказала Лизавета, найдя в себе силы взглянуть девице в глаза.
Снулые.
Серые.
Спокойные, как воды Навьи-реки. И этакая характерная безмятежность, сколь помнила Лизавета, свойственна была лишь одному типу людей…