Руки у него были ловкие.
Науку помнили.
И не только эту.
— Ты, барышня, не гляди, что распрекрасная… — любил повторять он, раскладывая на столе тонюсенькие проволочки, крючочки и монеты с обрезанным краем. — Небось, папенька — это прехорошо, да надобно, чтобы и у тебя руки не из задницы росли.
…пойманный на деле прегорячем, он чудом избежал каторги, согласившись заместо нее на служение. И служил верно, и к папеньке прикипел всею душой, и Авдотье той любви досталось.
Вздохнула.
Надо будет табаку послать местного, которого на Калашных рядах продают, чтоб самый черный, горький, по двадцать копеек стакан. Дядька Фома только такой жаловал, правда, все одно вздыхал, что, заразы купеческие, хороший табак с травой мешают.
Она тенью проскользнула в покои, в которых пахло лекарствами. И запах был до того силен, что Авдотья поморщилась. А Стрежницкий проснулся.
— Я это, — сказала она на всякий случай. У него ж тоже жизнь тяжкая, мало ли, еще стрельнет с перепугу.
— И за какие грехи мне это? — поинтересовался Стрежницкий тихо. — А вот сейчас кликну кого, чтобы выставили…
— Кликни, кликни, — Авдотья полог сотворила. — Дурень ты… я уж и вправду испугалась, что помер.
— Почему?
— Так мне горничная моя по большому секрету сказала, что ты девицу какую-то задушил, а после над нею рыдал и волосья рвал. Рвал?
— Не рвал. И не душил. И вообще…
— Вот и я думаю, что как-то оно… непоследовательно. Сперва душить, потом волосья, — она подошла к кровати и покачала головой. — А выглядишь поганенько.
— Спасибо.
— Не за что… на вот, выпей, — она извлекла из ридикюля флягу. — А еще говорят, что нас всех тут собрали на погибель.
— Какую?
— Она точно не знает. Дура редкостная, ко всему внушаемая… не одна она внушаемая. Стоило чуть толкнуть, как распелась. И про то, что царица змеей оборачивается ночами. Рыщет по дворцу, ищет поживы. И что царь отравлен, того и гляди отойдет, а царевич — подменыш…
Она вытащила из миски тряпку, которую покрутила в пальцах, отжала и плюхнула на стол.
— Слушай, тебя часом извести не собираются? А то как ни приду, ты…
— Тут целителя обещали.
— Обещанного три года ждут, — фыркнула Авдотья. — Еще говорят, будто бы царица свой конец чует, а потому хочет забрать красоту и силу, вот девиц и собрала самых прекрасных, чтобы, значит, черным волшебством то, что им принадлежит, своим сделать.
Стрежницкий единственным глазом следил за гостьей. И выгнать бы ее, потому как совсем уж неприлично выходит, но тогда вновь придется остаться одному. А одиночество, не то, чтобы пугало, — давно уж отрешился он ото страхов всяких, скорее он тянул время…