Поспешно запрягли лошадей, торопливо расселись. Алиме, бормоча добрые напутствия, распахнула ворота.
Была уже полночь. Улица безлюдна. Но вскоре повстречалась подвода. Пегая лошадь с трудом волокла воз, нагруженный туго набитыми мешками. Кто-то, видимо, возвращался с мельницы. Подвода потеснилась к обочине. Лица возницы не разглядели. Было только видно, как он недоуменно покачивал головой, стараясь догадаться, куда же в такую пору едут столько людей.
«Ничего, обойдется, — утешил себя Каньдюк. — Главное — не порожняком встретился».
Ехали быстро, поднимая высокие клубы пыли. Она набивалась в ноздри, поскрипывала на зубах, впивалась в глаза.
Вот и околица. Повозки разъехались, стали полукругом. Люди слезли с телег, обступили кольцом Каньдюка. Рядом с Нямасем попыхивали водочным перегаром его закадычные друзья, три сына Узалука. Раскормленные, неповоротливые, словно племенные быки. Пестрые рубахи перетянуты широкими поясами, в волосатых ручищах зажаты нагайки.
Каньдюк тоже принарядился. Бордовая праздничная рубаха, новая шляпа. Сапоги щедро смазаны дегтем, бороденка тщательно расчесана на две стороны.
На голову Тухтара осторожно надели черную каракулевую шапку. Хотели надеть ему на руки длинные белые перчатки, но смогли натянуть только одну. Другую перчатку сунули в карман пиджака. К правой руке привязали тяжелую медную рукоятку длинной нагайки, плетенной из черной блестящей кожи.
Каньдюк махнул рукой.
Мердень и Кемельби поднесли ему на льняном полотенце каравай хлеба.
— Благословляю вас, дочери мои! — торжественно провозгласил он. — Да пошлет вам Пюлех судьбу плодовитых матерей!
Каньдюк величаво одарил дочерей серебряными старинными рублями.
— Будьте богаты, как эти деньги! Будьте сыты, как этот хлеб! Пожелайте и нам счастья и удачи, о будущие матери! Нам, справляющим священную свадьбу Воды!
Девушки низко поклонились и отошли к обочинам дороги. В белых длинных одеяниях сестры напоминали сказочных волшебниц.
Каньдюк взобрался на тарантас, отодвинул мешающую править ногу Тухтара.
Опять резко застучали подковы, заклубилась пыль. Дорога гладкая, ровная, как будто свежевыструганная доска. Миновали яровое поле, потом вспаханное под пар. На перекрестной дороге показалась груженая подвода.
«Эх, перережет путь, проклятая!» — И Каньдюк что есть силы ожег коня кнутом. В ушах с присвистом запел ветер. Прибавили ходу и остальные. Все обошлось благополучно. Проскочили перед самым носом испуганно вздыбившейся лошаденки.
В соседних деревнях ни огонька. Вот уже мижерский аул. Из подворотен, захлебываясь лаем, выскакивали собаки. Хлебнув густой, едкой пыли, с хриплым воем убирались восвояси…