Сахалинские каторжанки (Фидянина-Зубкова) - страница 67

Тут я с трудом, но отрываю жопу от земли. Валентина Николаевна видит, что её дитятко живое и голосит уже на меня:

— Ах ты, падла такая! Вырастили на свою голову «оторви и выбрось»! А ну марш в телегу, засранка!

А знаете что потом было? Высекли меня? Не-а, токо разговоров лет на сто! И картина маслом: младая девка Иннка восседает за рулём мотоцикла и важно рассекает по дороге — развозит двоюродных братьев после пьянок по домам. Оп-ляля! Жизнь налаживается.

А отец почти и не катался более — побаивался коня железного непокорного. Так, лишь опилок привезти да мать до Каргаполовых подкинуть. Но это редко. Старая закалка, она надёжнее: глянь-ка, бегом Иван Вавилович бежит, тележку самодельную за собой тащит да регочет как конь:

— Иго-го!

— А не надо было, папа, шурину завидовать. Вот так!

Папка-дурак

Началась перестройка и во мгачинских магазинах перестали принимать бутылки. А цены на тару были таковы: бутылка винная — 17 копеек, бутылка молочная и лимонадная -15-20 коп, банка сметанная — 10 коп, банка майонезная — 3 коп, банка литровая — 10 коп, банка трехлитровая — 40 коп. С учётом того, что булка чёрного хлеба стоила 16 копеек, доход от сдачи стекла — неплохой. Бутылки сдавали все: это ни больно, ни зазорно, ни обидно. А тут раз, и нет тебе добра! Хотя… говорят, в больших городах стекло принимали и принимают до сих пор. Но у нас, извините, деревня! В период коммерции пока довезёшь звенящие ящики до завода в мегаполис, они становятся бесценными, ведь в ближайших городках все мануфактуры закрылись.

Ну не принимают и не принимают, мы стали меньше покупать лимонада. Но бутылки в нашем сарае всё равно копились, ибо, водку брать, как ни крути, приходилось. Куда ж без неё! Мы уже и в городки бутылками повадились играть, и в «поцелуй на кого укажет», и в кегли. Но груда бутылок от этого росла ещё быстрее, потому что взрослое население без поллитра категорически отказывалось забавляться.

Отец долго думал куда деть запасы бутылок. И придумал. У нас во дворе есть компостная яма, которую он когда-то вырыл, а потом она, назло ему, заболотилась. Плюнул русский Ванька в ладошки и пошёл болото бутылками осушать. Укладывает он, значит, в яму бутылки слой за слоем и закидывает землёй. А я у него спрашиваю:

— Пап, чё ты тут делаешь?

Он злой, как собака:

— А твои глаза короста что ли съела?

— Типун тебе на язык. Ну правда, задумал похороны тары?

— Нет, — отец воткнул лопату в землю. — Вот вырастешь большая, нарожаешь детей, а те своих детей, и будут у тебя внуки. Соберёшь их в кружок и скажешь, мол, ваш прадед золото намыл на сахалинских рудниках, да на своём огороде сундучочек то и прикопал, а где именно — не сказал. Во-во, пущай пороют, может, чего и найдут!