Рация молчала. А Галя привыкла к наушникам, как близорукие привыкают к очкам, и не замечала их. Подвинув поближе каганец, она разложила перед собой маникюрный набор, открыла флакончик с лаком, понюхала и занялась ногтями.
Ночные дежурства, когда стояла тишина и не было срочной работы, тянулись точно резина. И самое гиблое дело поглядывать тогда на часы. Стрелки словно спят на циферблате. А часы, насмехаясь, убаюкивают: ус-ни, ус-ни…
Никто ей не говорил, но она сама сделала это маленькое открытие: время можно перехитрить. Забыть о нем. И если думать о чем-то хорошем, строить планы, вспоминать прошлое, время начинает злиться. И торопится.
Галя усмехнулась: она обнаружила в собственной судьбе странную повторяемость. Она влюблялась трижды. И все три раза в своих начальников. Может, только к первому случаю слово «начальник» не очень подходило. Она была десятиклассницей, а он учителем. Правда, всего лишь учителем черчения. Впрочем, он руководил драмкружком, а Галя считалась ведущей артисткой школы. Значит, верно: он был все-таки ее начальником. Худой, всегда плохо выбритый, с крупным кадыком на длинной шее, он умел быть заразительно непосредственным. Он знал много шуток, прибауток, анекдотов и рассказывал их всегда к месту и всегда с тактом. С ним было весело. Он, казалось, не умел сидеть или стоять на одном месте. Всегда в движении, как плетьми, размахивал длинными руками. Не красивый, не юноша. И так ей нравился…
Он снимал с женой комнату в частном доме, рядом со школой. И жена его, плоская, как доска, работала инспектором гороно. Он днями пропадал в школе, а репетиции драмкружка порою затягивались до девяти, до десяти вечера.
Они увлеклись театром Клары Гасуль. Решили поставить «Карету святых даров». Галя, конечно, исполняла роль Камилы Перичолы — отчаянной и красивой комедиантки.
«Я не называю никого, должность доносчика мне не по душе. Я молода, недурна собой, я актриса и не избавлена от наглых приставаний, вот мне и сдается, что какой-нибудь фат, которого вы почтили доверием, а я выгнала вон из театра, порадовал вас такого рода милыми выдумками».
Конечно, с точки зрения знатоков школьного воспитания, убежденных в святой наивности учеников, пьеса Проспера Мериме — безнравственна.
На генеральной репетиции разразился скандал. Его удалось замять лишь благодаря тому, что представителем гороно была именно она, жена руководителя драмкружка.
Он тогда жестоко поругался со своей нравственной супругой. А рыжеволосая Камила Перичола плакала за кулисами. И он пришел к ней и, успокаивая, стал целовать ее мокрые глаза, щеки, а потом и губы.