Времени было около трех. Сирена лишь на несколько секунд опередила хлопанье зениток. Самолеты шли с моря, оттуда, где висело солнце. Сосчитать машины не удалось, потому что солнце беззаботно прикрывало их своей ладонью. И тогда я впервые понял, что оно светит не только-для меня.
Я как раз пересекал улицу Энгельса и поравнялся с трансформаторной будкой, которая много лет стояла в маленьком скверике. Вокруг трансформаторной будки росли акации, на металлических, окрашенных в стальной цвет дверях были нарисованы молнии и человеческие черепа и было написано: «Не трогать! Смертельно!»
На углу, через дорогу, там, где сейчас мебельный магазин, соседствовали пивная и хлебный ларек. Окна в пивной были закрыты желтыми деревянными щитами, а возле ларька стояла короткая очередь. Как только завыла сирена, люди разбежались.
Я не думал, что в меня может попасть бомба. Но боялся осколков от наших же зенитных снарядов. Оглянувшись, я не нашел ничего лучшего, как перебежать через улицу и прильнуть к пивному ларьку, крыша которого карнизом выступала над стенами.
Узкий, изъеденный дождями тротуар коробился, уползая в центр, к телеграфу, и битое стекло, сверкая и переливаясь, лежало на нем, словно Млечный Путь.
К телеграфному столбу была приклеена листовка: «Каждый камень, вложенный в стройку, каждый метр вырытой земли — удар по гитлеровским бандитам!»
Осколки секли воздух. Но я не чувствовал опасности до тех пор, пока один из них не черканул о стену рядом со мной и не упал возле ног, изломанный, темный, дымящийся. Я двинулся вдоль стены, ткнулся спиной о дверь, и она подалась вовнутрь, потому что была незапертой. Две бочки возвышались перед стойкой. И пивной насос, похожий на пулемет, стоял прислоненный к узкому шкафчику без двери. В шкафчике висел белый халат с испачканным в черное подолом. Я поставил бидон с похлебкой на стойку. Качнул первую бочку, вторую. Пустые.
Зенитки стреляли остервенело. Но немцы не бомбили. И в этом было что-то нехорошее. Мне никогда не приходилось слышать, как шипят бомбы. Потому что если: бомбы шипят, а не свистят — это очень плохо. И вот я услышал шипение, нестрашное, так обыкновенно шипит у перрона локомотив, выпускающий пары. Конец, решил я. И упал между бочками.
Я не могу сказать, сколько раздалось взрывов, потому что грохот стоял сплошной. И сколько времени это длилось, не знаю. Возможно, несколько секунд. Но у меня не было часов, и секунды могли казаться вечностью.
Когда я вскочил на ноги, то ничего не слышал, точно у меня лопнули перепонки. В пивной стало светло: двери не было, и в стенах зияли пробоины размером с мою голову.