— Так нужно…
Тогда она шепотом сказала:
Клянись мамой и папой, что никогда никому не выболтаешь.
Я поклялся.
— Хорошо, — удовлетворилась Ванда. — Знаешь, почему я поссорилась сегодня с мамой?
— Нет.
— Она не разрешала надеть мне это платье. Правда, несправедливо? Ведь сегодня мой день рождения.
— Взрослые судят по-своему.
— Я с ней часто ссорюсь, — сказала Ванда.
Когда мы вылезли из подвала, платье Ванды было в пыли и в паутине. И я тоже был весь в паутине. И за кустами мы долго очищали друг друга.
Ванде исполнилось двенадцать лет. На девять месяцев она была старше меня. Но угадать это не смог бы никто. Потому что Ванда ходила нежная и хрупкая, как Мальвина из «Золотого ключика». А я… Я вымахал, словно бурьян в огороде. И еще был загорелым — от загара все кажутся немножко взрослее. А к Ванде загар не приставал. И лицо ее по-прежнему оставалось светлым, но, конечно, гораздо темнее, чем волосы, потому что волосы совсем выгорели от солнца и стали не белыми и не желтыми, а какими-то немытыми, но это была неправда, так как Беатина Казимировна два раза в неделю заставляла Ванду мыть голову дождевой водой, и ежедневно умываться с мылом, что на самом деле было большим неудобством. И я сочувствовал Ванде, когда она жаловалась:
— У меня лицо ни в жизнь не загорит. Я же каждый вечер смываю загар. Не веришь? А это правда. Смотри, ведь ноги у меня немножко загорели.
И она приподнимала платье, показывая круглые коленки и ноги повыше коленок, которые были совсем другими, чем внизу, полными и ни капельки не загорелыми.
7
Стук топора слышался долго. Сумерки уже отгуляли свое. Подкрадывалась темнота. Ванда нервничала. Беатина Казимировна могла позвать ее ужинать, и тогда Ванда не увидела бы, как граната разнесет в щепки дровяной склад Красннина. Конечно, она услышала бы взрыв, панику… Но Ванда была не согласна:
— Это же лучший подарок. Лучше, чем кукла.
А топор все стучал, мерно, неторопливо. Красинин, который при моей памяти никогда и нигде не работал, любил делать все не спеша, и аккуратно. Из-за дома я видел, как он клал на пенек чуть привяленный ствол дубка и рубил его, почти не размахиваясь, маленьким острым топориком. Поленья укладывал в штабеля. Их было уже много, этих штабелей, целый городок.
Прожектор метнулся по небу и уперся в море, но темнота еще только-только подступала, и луч былбледным. Словно поразмыслив, он постоял на месте. И начал медленно скользить над волнами, которые были такими маленькими, что различить их из нашего сада было невозможно.
Красинин отложил топор. Вынул кисет… Противный старикан. Я вчера сказал ему: