Окно, прикрытое наполовину шторой, гасило уличный свет и яркую зелень сада, воспринимавшуюся сквозь стекло, как театральная декорация. Скалистая стена горы проглядывала между ветвями акаций ржавыми пятнами — большими, широкими и узкими. В комнате стоял запах перегретых обоев и застарелой мебели. Клавдия Ивановна подняла шпингалет, распахнула раму. Движение воздуха не почувствовалось, но запахи у окна стали свежеть, ощущаться белыми, лиловыми кустами сирени, готовыми взлететь вдруг, как связка детских шаров.
Щелкнул никелированный замок ридикюля — два опрокинутых, никогда не звеневших колокольчика.
Клавдия Ивановна вынула взрыватель, похожий на портсигар. Взвесила на ладони. Ничего особенного. Даже легкий.
Рычание подъехавшего автомобиля вывело Клавдию Ивановну из задумчивости. Она сделала шаг к окну. Перегнулась через подоконник, опершись локтем о пыльный наличник, белая краска на котором потрескалась и шелушилась. Площадка между кипарисами, где Обычно стояли машины, пустовала. Цемент на ней тускнел, старый, в ржавых потеках дождя и глины. От подъезда к фонтану, растопырив циркулем ноги, ступал шофер в желтых крагах.
Долинский вошел в комнату без стука. Но она знала эту особенность его характера или поведения — как уж тут точнее сказать! — и приготовилась к встрече, убрав подальше ридикюль, тщательно захлопнув створки шкафа.
— Завтра нам надо обвенчаться, — сказал он, целуя ее по привычке в лоб.
— Нужна ли такая спешка? — строго спросила она.
— Безусловно! — Он быстро оглядел комнату: — Вещи целы?
Клавдия Ивановна кивнула.
— Ты проверяла? — спросил он недоверчиво.
— Разумеется.
Он сел на диван рядом. С облегчением снял шляпу, точно была она не из соломы, а из железа.
— Зачем венчание? — усмехнулась Клавдия Ивановна. — Этим мы никого не обманем. Ты же все равно не веришь в бога.
— Кто не верит в аллаха, и его ангелов, и его писания, и его посланников, и в последний день, тот заблудился далеким заблуждением. — Долинский притворно закатил глаза к потолку, на котором сидели мухи. Потом потер ладонью лицо. И, уже не поймешь, серьезно ли, шутя, сказал: — Если мне удастся вырваться отсюда живым, мы поселимся на Востоке и примем магометанство. Во имя аллаха милостивого, милосердного!
— Похоже, ты давно подумывал о гареме. Едва ли мысль о принятии магометанства пришла тебе сейчас в этой суматохе.
— Я давно подумывал о тишине, спокойствии, изначальной мудрости.
Лицо Долинского — скулы, лоб, переносицу — покрывала болезненная серость. И только борода по-прежнему рыжела вызывающе ярко, точно парик.