— Остальные можешь положить на дно письменного стола, а лучше — спрячь за шкафом.
— Почему?
— Естественный отбор. Но сохранить необходимо, чтобы помнить — с чего начиналась Волга. У вас легкое перо, миледи. Сие от Бога. Все остальное — прилагается. Интеллект, эрудиция, совесть, вкус, литературная среда, любопытство и любознательность. А так же, — тут он мечтательно вздохнул, и отпил глоток кофе, — парочка невзаимных любовей — для отточенности стиля, смирения гордыни и уважения к собственному дару. Ну, и… поздняя слава.
— А поздняя — почему? Это ведь может озлобить…
— Быть знаменитым некрасиво. Не это поднимает ввысь…
Или:
Молитесь на ночь, чтобы вам вдруг не проснуться знаменитым.
— Чьи это строки?
— Вот-вот, к вопросу… об эрудиции. Сие, голубушка, нужно угадывать сразу. Почему — не скажу. Сама обнаружишь. А что касается сценарного, то «ни в коем случАе», как говаривала моя нянька. Ибо — «нельзя жить в кабаке, и не пропахнуть запахом кабака, даже если ты и не пьешь».
— А почему я этому, последнему… должна верить?
— Потому что Он — гений! Когда станешь знаменитой, не забудь написать на книге: «С благодарностью…» Приму со снисходительной улыбкой.
— Ты думаешь, это случится? — тихо спросила я. (Мы говорили друг другу «ты», по обычаю тех давних годов.)
— Всенепременно. Лет эдак… через двадцать пять, тридцать.
— Я к тому времени — умру.
Но сердце похолодело. Я уже тогда знала — он сказал правду.
— А может, слава вообще не нужна?
— Необходима! Как подтверждение мастерства. И не более того. И — повторил, чеканя каждое слово, он сам был великолепный актер старой «щепкинской школы»: «НЕ БОЛЕЕ ТОГО!»
Почему он не внушил мне, что Учителя слушают беспрекословно?
Конечно, можно было просто позвонить ему по телефону. «Здравствуйте, Александр Николаевич!» — кстати, только сейчас подумала, а ведь его зовут так же как Островского. Но я ведь раньше и понятия не имела о его «отчестве». Он был, жил, печатался, ставил какие-то свои пьесы; где-то заседал, представительствовал, иногда я встречала его имя на страницах журнала «Театр» или «Литературной газеты» и вдруг… его воспоминания о Тарковском и я случайно узнаю, что он — главный редактор одного весьма солидного журнала.
И вот я гуляю по центру и… как бы случайно захожу в здание… ковровая дорожка, вахтер — швейцар — цербер и надпись: «Предъявите удостоверение»… Стало сразу так скучно, и захотелось поозорничать…
Что же я сказала бы ему?
При встрече?
Что все эти годы я помнила о нем и о его советах, и считала себя его ученицей… И даже написала рассказ, который называется «Рампа». И вот теперь мне захотелось передать ему этот рассказ, и ветку рябины, и поблагодарить за то, что он был в моей жизни и что всегда, в самые трудные минуты меня спасала гордыня, которой он же наделил меня. Гордыня, именуемая «честью» и «чувством собственного достоинства».