раз?
Почему? Не помню…
Но я уже была замужней дамой, работала, познавала жизнь и вдруг — ЭТА ВСТРЕЧА и Он — ещё больше располневший, уже известный драматург, так же повелительно и с тем же поразившим меня уважительным вниманием:
— Ну, как твои дела, что нового? Ты учишься или…
— Или… — вздохнула я, — зарабатываю стаж, хочу поступать во ВГИК на сценарный.
— Рассказы?
— Повесть, — гордо вскинула голову.
Оценивающе посмотрел. Вздохнул.
— А зря ты не пошла на сцену. Зря! Неужели даже не попыталась?
— Отговорили.
Посмотрел «тем» театральным взглядом, в котором «подтекст». «Что ж, мол, такая сговорчивая»?
— Наша руководительница дала мне задание: посмотреть все афиши и рассказать, что меня поразило.
— Любопытно, — по слогам протянул он.
— Я внимательно прочитала. Там на одной афише было крупно, красными буквами: «300-ый спектакль». Я вернулась, села напротив нее, и сказала: «Вы правы, мне не нужно поступать в Щукинское училище, я не смогу играть… трехсотый спектакль».
— Я думал, ты любишь публику.
— Нет, я люблю свободу.
И выпрямив спину, откинула чуть-чуть (как он меня когда-то учил), голову и посмотрела на него — тем взглядом «Всадницы» Карла Брюллова.
— Актриса! — прошептал он, — на роль западных героинь. Ладно, Бог тебе судья. Так что же за проза? Хочешь проверить себя — на профессионализм, самодисциплину и любовь к изящной словесности?
— Хочу, — поспешно сказала я, чтобы он не раздумал.
— Через десять дней я тебе звоню и мы встречаемся. Здесь!
Он роскошным жестом обвел Чистопрудный бульвар, и слегка приподняв свою пижонскую шляпу, поклонился.
— Двадцать рассказов. По две страницы. Ни больше, ни меньше. Для самоуважения. О чем душа пожелает. Можешь — сочинять, можешь — из «личной жизни». Adieu!
И я написала эти «двадцать рассказов». Я писала их утром — перед работой, в обеденный перерыв, и поздно вечером, когда вся квартира засыпала. Последние четыре — никак не желали придумываться. Но я все-таки написала.
Он позвонил и сказал: «Итак, завтра. Я тебя жду». Решалась моя судьба. Жизнь. Потому что я ему верила. И знала, что он никогда не сможет солгать. Мне — не может! Ведь нас с ним объединяет рампа. Мы выходили кланяться тогда, в пионерском лагере, в конце августа, на дощатой сцене бывшего поместья, и он шептал мне: «Умница, всё было великолепно! Еще раз — поклон…»
А я ничего не видела от слез, от безумного напряжения, от шума дождя, от аплодисментов, от счастья — что это совершилось, я — сыграла РОЛИ, и мне — аплодируют. МНЕ и ЕМУ…
— Садись, — мы встретились через неделю, в Доме Актёра, в буфете, кафе или как там ещё называлось помещение на пятом этаже. Он вынул папку с моими рассказами и отложил шесть рассказов.