— Что, ушли они вчера? — мрачно спросил он Алену, открывая окно.
— Как же, ушли. — Алена пыталась отскрести остатки яичницы от сковороды. — Разве от них дождешься. До пяти утра сидели. Два раза в ларек бегали. Песни под гитару орали. Ужас.
«Если Алена так говорит, значит, это действительно ужас», — подумал Егор. Ему стало обидно, что гости даже не заметили отсутствия хозяина. Его отсутствия. Он достал из пачки сигарету, поднес к ней спичку и затянулся. В глазах помутилось, и Егору стало противно.
— Бросаю курить, — сказал он, разминая сигарету в полной пепельнице. — Надоело дым глотать.
Алена недоверчиво посмотрела на него и поставила перед ним тарелку с тем, что должно было быть яичницей.
— А кока-колы нет? — грустно спросил Егор. Алена заглянула в холодильник и вытащила оттуда банку пепси.
— Специально для тебя припрятала, — сказала она не без гордости. — Иначе эти все бы выпили.
Егор схватил банку, рывком открыл ее и сделал несколько жадных глотков. Он зажмурился от удовольствия отпил еще и только потом сказал:
— Спасибо тебе. Ты настоящий друг.
— Друг? — Алена приподняла выщипанные брови. — Ночью ты говорил совсем другое.
— Ночью? — переспросил Егор и тут же понял, как глупо это выглядит со стороны. — Что говорил?
— Говорил, что еще ни к кому не испытывал таких чувств, как ко мне. Говорил, что я — именно то, что тебе нужно.
— Это не я говорил, — мрачно произнес Егор. Это ром во мне говорил. Ведь это ты меня подпоила?
Алена смущенно отвела глаза.
— Кстати, — спохватилась она, — помнишь, как к тебе заходил Сюсюка, он еще передал какую-то кассету…
— Как раз эту кассету я искал все утро. Где она?
— У меня — ответила Алена. — Только я ее не смотрела, ждала, когда ты проснешься. Больше не будешь? — спросила она, указывая не нетронутую яичницу.
— Нет — помотал головой Егор.
— Тогда я убираю, — и с этими словами она без сожаления выкинула свою стряпню в помойное ведро.
Они поставили кассету и поуютнее устроились на диване. Алена хотела, чтобы Егор ее обнял, пыталась сесть к нему поближе, но он незаметно отодвигался. Ему было не по себе из-за вчерашнего вечера в школе, откуда его выгнали с позором. Да и чувствовал он себя так, что с трудом мог выносить самого себя, не говоря уж об Алене.
Сначала на экране были только помехи, но потом появился Кахобер Иванович.
— Разрешите считать вечер, посвященный двадцатилетию школы, открытым, — торжественно произнес он.
Его усы горделиво топорщились, казалось, даже они понимали значительность момента. В зале восторженно зааплодировали.
— Это что, вчерашний вечер? — спросила Алена.