Внучке Степаниде двадцать сарафанов досталось, внуку Ефрему — порты и рубахи на вырост, зятю Кириллу Соболеву — полпуда самолучшего табаку. А еще шелка всякие, ситчики, подушки пуховые, душегрейки, платы кашемировые, бусы, сапоги…
Не сговариваясь, решили собрать вечеринку. В Юбру послали за Татьяной Кобелевой, в Чаколу — за Нюркой Ошурковой, в Городок — за Варварой Чащиной, самолучшей подругой и ровесницей Махоньки.
— Ну, госпожа-бабка, как жисть-то в городах? — подал нетерпеливый голос Антип Прокофьевич, сосед-охотник, ходивший в молодости за Урал и на Печору и оттого не утративший еще здорового любопытства к жизни и страсти к путешествиям.
— Жисть — токо держись! — в тон ему, звонко и с озорством выпалила старуха и оглядела сродников. — Нет больших чудес, нежели в столицах. — Она невольно приосанилась. — Там даже балакают не по-нашему, а с вывертом и наособицу. У нас говоря скорая, круто замешенная, а у их с ленцой и потягушками. Вроде как не выспались люди али не опохмелились. Мы, пинжаки, больше на «о» упираем, вроде как на обруче катаемся, а Москва дак все «а» да «а». Как по животу себя гладит. Оттого и бабы у них такие пузастые да мордастые… Я ить и в ресторациях сидела. Во как!
— Ну да?! — вскинули головы зять Кирилл и Антип Прокофьевич.
— Фицианты у них — одни старики. Задорны таки ребята, ярославские родом. На каблучках вокруг три раза повернутся — и хоть бы хны! До чего такие антиресные, подвижные, в костюмчиках робят. Головку эдак-то наклонят и улыбаются: «Вот вам, мадамы, лан-шпиг глясэ и суп потофэ в горшочке».
За столом оторопело переглянулись.
— Я Олюшку Эрастовну спрашиваю: как исть-то энту потофэ? Ложек кругом разложено — у-у-у! Вилок, ножей, салфеток — страсть и ужасть! Не знаешь, за что браться… Олюшка тут говорит: ты, бабушка, гляди, как я кушать буду, какими ложками, и за мной повторяй. О Господи! Не столько наелася, сколько намучилася…
— А Гришку Распутина видала? — спросил зять.
— Видать — не видала, врать не стану, — поскромничала Махонька. — А уж он-то меня видал.
— Это как же так?! — За столом все переглянулись и заперемигивались: видать, и вправду заливает бабка.
— А так! В Питере дело было, у графьев в гостиной. Я «Небылицу» там пела и «Кастрюка-Демрюка». Много там народу по диванам сидело, я и не углядела — который из них Распутин-то. Сказывают, видный из себя мужик, казистый. А вот не видала, не видала… Эх, да что там Распутин, эка невидаль! — Вдруг расхрабрилась Махонька. — Мне сам великий князь — царев братан ручку целовал. Вот как во дак ведь!