— Что же вы преследуете?
— Ах! — Под стеклянной оцепенелостью черт господина Хоча просматривалось возбуждение. — Вы, похоже, совершенно безвредная дама, к тому же — весьма привлекательная, поэтому я вам признаюсь. Меня притягивает что-то совершенно новое. Я играю с собой в занятную игру, что-то вроде охоты с бумажками или поисков сокровища — и вдруг я обнаружил, что кто-то проложил совершенно особый след. Эти следы чаруют меня. Они манят меня. Завораживают.
— И что же это за таинственный волшебный след?
— Двойная смерть: доставленная и принятая.
— Боже сохрани, господин Хоч!
— Но это же всего лишь поэзия, милая дама!
— Вы поэт, правда?
— Поэт уничтожения. Певец упорядочения.
— Странно, господин Хоч. Явное противоречие — никогда не слышала о мало-мальски путном поэте, которого бы устраивал установившийся порядок.
— Вы не так меня поняли, милая дама. Я воспеваю танатоманию.
— А это еще что такое, скажите на милость?
— Это глубинное, исконно присущее человеку стремление упорядочить Вселенную — привести ее в ненарушенное состояние, какое было до появления жизни.
— Что значит «ненарушенное»? Вы против жизни?
— Я враг беспорядка, всего, что замутняет чистоту логики самой природы, и где бы жизнь ни пыталась покончить со своим вторжением в совершенный порядок, уничтожая себя, меня притягивает желание помочь. Вот моя охота за сокровищем.
— Вы, похоже, необычный поэт, господин Хоч, с удовольствием услышала бы ваши стихи. Вы почитаете их для меня? Вот моя карточка. Я принимаю по четвергам, после обеда. У меня будут гости и, разумеется, легкое угощение. А теперь мне нужно идти. У меня назначена встреча.
— У меня тоже и, кажется, нам по пути. Так идем?
Они двинулись вместе вдоль гнусных улочек и тупиков Гили, не обращая внимания на то, что приходилось обходить кучи мусора, отбросов, чего-то гниющего, что еще недавно было живым — собственно, никто сейчас не обращал на такое внимания. Двадцать первый век близился к концу, и все понимали, что за прогресс приходится расплачиваться. Реджина мило щебетала о поэзии и декоративном искусстве, но казалась при этом едва ли не такой же возбужденной, как господин Хоч.
— Вы открылись мне, сударь, — наконец не выдержала она, — и я отвечу вам такой же откровенностью. Я тоже приближаюсь к собственной цели в охоте за сокровищем. В первый день Опс я давала вечер, на котором была моя подруга с мужем. Он собирает всякие диковины и рассказал мне поразительную вещь. У него есть одно сокровище, страстно мною желаемое, — подлинный валик для пианолы с записью «Интернационала» Потье и Дегейтера. Он великодушно предложил мне это в подарок, и я не смогла отказаться. Этот господин живет вот тут. Мы снова прощаемся, сударь.