Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ (Бронников) - страница 153
Машин в городке не осталось, и я отправился пешком в надежде на попутную машину. Не успел я одолеть и пяти километров, как меня догнал уазик. Я подумал, что едет начальство и останавливать автомобиль было просто глупо, но машина остановилась сама. Дверца распахнулась, и выглянул полковник из разведотдела округа. Пару часов назад я видел его на 23-й площадке. Он сурово посмотрел на меня и спросил:
24-я бригада
– Товарищ офицер, почему не на учениях?
– Я – заменщик, товарищ полковник. Следую в безреченскую коммунально-эксплуатационную часть с обходным листом, – бодро отрапортовал я, застёгивая ворот рубахи и поправляя галстук.
– А сколько ж до километров до Безречной? – уже совсем другим тоном уточнил начальник
– Восемьдесят, – соврал я.
Полковник восхищенно посмотрел на меня, очевидно решив, что вознамерился всё одолеть пешком, и произнёс:
– Садись, до Мирной доброшу.
Невдомёк было начальнику, что именно на это я и рассчитывал, когда отправлялся в путь.
Ещё через неделю я ехал в кузове ЗИЛ-131, ежась от пронизывающего ветра. Рядом со мной сидел старший машины Володя Барсуков. Мы молчали. В ногах болтались мои чемоданы. Я смотрел по сторонам, стараясь как можно отчётливей запечатлеть в памяти картины последней поездки с 23-й площадки до станции Ясная. Тёмный силуэт леса и крутой сопки удалялся, постепенно исчезая вдали, справа медленно проплывали огоньки Хара-Бырки, слева раскинулась долина Алакой, ещё дальше, почти на линии горизонта, светились огоньки одиноких кошар. Десятки, сотни раз этот пейзаж сопровождал меня этой дорогой, и вот теперь это происходило в последний раз.
Я настолько привык к этим отдаленным местам, что некоторые блага цивилизации во время отпуска мне казались чуждыми, суетливыми и даже вредными. Мой трёхлетний сын Игорь, впервые оказавшись в городе, впал в шок. Уже здесь при посадке в дежурную машину он упорно отказывался залазить в кабину, упираясь ногами и руками, как будто понимая, что его навсегда увозят из родных мест. В Чите он молчал и только испуганно озирался по сторонам, а когда мы попытались сесть в троллейбус, начал орать, что есть мочи (дословно): «Люди добрые, помогите! Выпустите меня отсюда Христа ради!»
Это будет позже, а пока я трясся в привычном ЗИЛ-131, и мою душу разрывали противоречивые чувства. Ликование – от того, что наконец свершилось то, к чему так долго и трудно шёл; щемящее чувство грусти об ушедшем, которое вовсе не хотелось возвратить обратно; робость перед будущим – как-то встретит и примет незнакомый коллектив на новом месте службы? Нечто подобное я испытывал при выпуске из училища, но в этот раз ощущение было сдобрено обретённой за пять лет мудростью.