В конце концов, родила. И что же? Мать ее не только не прокляла, а не нарадуется внуку. Приехала к Марине Прокофьвне, и теперь они не могут ребеночка поделить — кому с ним гулять. А о матери молодой и говорить нечего, таких счастливых матерей, как эта Леночка, я давно не видел… Вина у нас нет, но давайте выпьем компота за здоровье того жулика, который обманул ее и не устроил ей аборт.
Все засмеялись, стали чокаться стаканами с компотом, но скоро снова затихли. Отец Антоний оглядел притихших женщин:
— Сегодня и мужчин нет на трапезе. Даже вездесущий староста Семеныч куда-то убежал. Не иначе как для того, чтобы не участвовать в этом разговоре. А сижу я среди двенадцати барышень. И, наверно, почти всем есть о чем посокрушаться.
Все как-то хором вздохнули, а Татьяна Матвеевна даже всплакнула:
— Конечно, есть в чем покаяться. Я вот тоже свою дочурку… На УЗИ было видно, что девочка… Я уж каялась, и до самой смерти буду каяться. По ночам плачу. Колька мой на Дальнем Востоке, а я одна…
— Так ведь нам голову заморочили. Никто не говорил, что аборт — это убийство. Говорили: «Прерывание беременности. Вырезать — все равно что доброкачественную опухоль удалить», — тихо проговорила семидесятилетняя Галина Ивановна.
— Так и сейчас говорят. Молоденьких школьниц сначала развратят, а потом чуть ли не насильно на аборт оправляют.
— Это они специально, для фетальной терапии — омолаживаются, людоеды.
— А вы знаете моего брата, отца Георгия? — обратилась к батюшке Анастасия Петровна.
Отец Антоний кивнул:
— Знаю. Прекрасный священник.
— Так наша мама, когда была им беременна, с трудом отбилась от родственников — все приказывали ей сделать аборт. Жили бедно после войны. «Нечего нищету разводить» — вот ведь как рассуждали. Но мама устояла, а ведь совсем молоденькая была. А теперь брат за тех, кто маму уговаривал сделать аборт, молится.
— Да, а скольких Пушкиных да Ломоносовых не родилось из-за этих проклятых абортов!
Отец Антоний не прерывал говоривших. Он внимательно смотрел на своих духовных чад — разволновались они чрезвычайно, некоторые перешептывались друг с дружкой, другие обращались ко всем присутствовавшим. Он знал об этом страшном грехе, ведь они регулярно исповедовались у него. Но три прихожанки из сидевших двенадцати никогда в нем не каялись. Возможно, они сделали это в каком-нибудь монастыре — это были любительницы паломнических поездок, одна из них постоянно советует ездить в монастыри для генеральной исповеди, а, возможно, у этих женщин не было необходимости каяться в грехе чадоубийства.