Сергеев после убийства Володарского ослаб духом и не был готов повторить террористический акт в Москве. Федоров-Козлов? Но какой из него рабочий, когда за каждым поворотом улицы видит свою деревню. Осталась одна надежда — Фанни Каплан.
— Григорий Иванович, — обратилась она к Семенову, — все в сборе…
— Прошу извинить, — встряхнулся Семенов. — Питер вспомнился.
— Питер — не Москва, — бросил реплику Зубков. — Питер был к нам добрее…
— Верно, — заметил Козлов. — Но в Питере мы «охотились» не за Лениным.
— Кончай разговоры, — строго отрезал Семенов. — Слушайте внимательно. Для глухих дважды повторять не буду.
Семенов помолчал. Потрогал чью-то фуражку, лежавшую на столе. Кивнул на дверь.
— Все в порядке, — ответил Сергеев. — В дозоре Новиков.
— Друзья! — начал Семенов. — Мы, боевики — исполнители воли нашей партии. Мы постоянно находимся на передовой линии фронта. Постоянно ведем бой с узурпаторами власти — большевиками. Член ЦК Абрам Рафаилович Гоц заверил, что на этот раз от нас не откажутся: партия признает террористический акт на Ленина. Гарантия — честное слово Гоца!
Все радостно загудели, а Семенов продолжал:
— В пятницу — 30 августа 1918 года Ленин будет выступать на митингах. Чтобы на этот раз не сорвалось — я раскинул сеть пошире. Помните, меткими выстрелами в Ленина, мы изменим ход исторических событий в России. Вернем их на путь народовластия.
Коноплева улыбнулась. Руководителем — единомышленником, боевиком без страха и сомнения, Семенов ей нравился больше. Семенов подробно проинструктировал террористов.
— Боевику Усову, — сказал в заключение Семенов, — проявившему малодушие, на заводах делать нечего.
Усов побледнел, молча положил на стол револьвер.
— Оружие оставь, — рявкнул Семенов. — Пойдешь дежурить в Петровский парк.
Разослав дежурных боевиков-разведчиков, Семенов оставил на явочной квартире только Лиду — с ней должен был состояться особый разговор…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«ЧЕРНЫЙ АВГУСТ»
утро 30 августа 1918 года
Петроград, Дворцовая площадь
По площади неторопливо катил велосипедист. Это был молодой человек в клетчатой кепи, кожаной куртке, бриджах и желтых щегольских крагах. В таких ходили разбогатевшие на войне интенданты царской армии. Он небрежно поставил велосипед у стены здания и уверенно вошел в подъезд Комиссариата внутренних дел. Леонид Канигессер вошел в подъезд той половины дворца Росси, которая идет от арки к Миллионой улице. Урицкий всегда приезжал на службу к этому подъезду.
— Товарищ Урицкий принимает? — спросил он швейцара.
— Еще не прибыли…
Канигиссер отошел к окну, выходящему на площадь. Сел на подоконник. Снял фуражку и положил рядом с собой. Долго глядел в окно. О чем он думал? О том, что еще не поздно отказаться от страшного дела? Еще можно вернуться на Саперный. Попить чаю с сестрой. Взять реванш в шахматы у отца. Продолжить чтение «Графа Монте-Кристо». О том, что жить осталось несколько минут, что он больше не увидит ни этого солнца, ни этой светлой площади, этого расстрелиевского дворца? О том, что пора снять затвор с предохранителя? О том, что швейцар начал странно коситься на него? Уж не заподозрил ли?