Вечный хаос в квартире друга потихоньку переходил в некое ощущение относительного порядка, во всяком случае, исчезало невероятное количество пелёнок и ползунков, развешенных по всей квартире, преимущественно на чугунных батареях, а балкона в те времена у Толика ещё не было. Хотя какой балкон, в Ленинграде зимой и за минус двадцать бывает, и всю осень льёт с утра до вечера неделями!
Когда родилась Танечка, он всю эту кутерьму наблюдал, по большому счёту, со стороны – пришёл, ушёл. К своему несколько иначе относишься, по-доброму, с пониманием. А Свету всегда всё тяготило, и ему было непонятно, как можно так холодно к собственному ребёнку. Особенно это стало очевидным, когда поневоле жить вместе начали. Иногда хотелось плюнуть на всё и в чём есть – к маме, навсегда! Потом вспомнит Танюшины глаза, диатезные щёки и обречённо выйдет на станции метро «Электросила», с трудом пропихиваясь, залезет в автобус и, зажатый людьми со всех сторон, едет пару остановок до дома, где поджидает дочка. И она обязательно начнёт хитро поглядывать на портфель, вдруг там что-то из вкусностей припрятано…
Все новости о Летиции узнавал от мамы, она часто с ней созванивалась и, даже не спрашивая, интересно ли ему, выкладывала весь разговор, слово в слово, без комментариев и выводов, просто как информацию. Других источников у Петра Алексеевича не было, общие знакомые растворились и на контакт не шли, как сговорились. Откуда они только узнали, что ушёл к другой женщине – гораздо моложе – и обзавёлся ребёнком, было не понятно. В Лютике он не сомневался – не такая, не пойдёт поносить его на каждом углу, что подлец последний. Грешил на одну её давнюю подругу, она его с самого начала невзлюбила, типа хорошо пристроился. Может, и не выдержала Летиция, и поделилась, а в итоге весь ближний круг узнал, что между ними произошло.
Раз в месяц звонил и без особых приветствий и прочей шелухи спрашивал, как дела. Получал неизменное «спасибо, всё хорошо» и слышал гудки. Она так быстро вешала трубку, что продолжить разговор было невозможно, и о чём говорить, тоже непонятно. Помнил, как забирал вещи и долго стоял в нерешительности, не зная, что делать с ключами: оставить себе или положить на видное место в прихожей, что он и сделал. Щёлкнул замок. Пётр Алексеевич растерялся, долго не мог прийти в себя и отойти от дверей, которые окончательно разделили их с Летицией. Как назло, приполз на этаж скрипучий лифт, и из него с кряхтением выкатилась соседка – грузная дама, жена генерала. Он знал её с тех пор, как поселился в доме на канале Грибоедова. Тогда она была красивой женщиной, с алыми губами, затейливым начёсом на голове и обаятельной улыбкой, не лишённой кокетства. Почему-то только сейчас он обратил внимание, как она постарела и, скорее всего, выпивала. Он попытался улыбнуться – получилась глупая гримаса. Обычно весёлая и словоохотливая, она лишь кивнула головой, мельком бросила взгляд на два увесистых чемодана, открыла дверь и с силой захлопнула, тем самым выражая своё отношение к его персоне и заодно ко всем мужикам…