Вся детсадовская старшая группа шумно одевалась, кто сам, а кого и родители – многие до сих пор бантиком шнурки на ботинках завязать не могут. Помогать Тане не надо, она всё сама давно умеет: и кровать с утра застелет, и чашку за собой помоет, даже бутерброд сделать может, только хлеб толстыми неровными кусками нарезает, никак не наловчится.
– Пап, а что ты такой небритый? Колючий, как ёжик, – смеялась Танечка, заглядывала отцу в глаза и нежно гладила по лицу своей маленькой ручкой.
Пётр Алексеевич места не находил, как маму по срочной госпитализировали. Первую ночь в больнице провёл, хорошо коллеги-медики диван в ординаторской определили, вошли в положение. Кого он только не вспомнил – и Бога, и космос, и вселенскую справедливость… Если что с мамой – точно не выкарабкается, раздавит его жизнь, не хватит сил бороться, даже Танюша не спасёт, устал.
На утро в отделении интенсивной терапии Лютика увидел – с врачом лечащим разговаривала. Он чуть сквозь землю не провалился: «Откуда узнала?! Неужели мама успела позвонить, когда совсем плохо стало?»
Как трус, стоял за углом и так и не решился подойти. Столько времени прошло, зачем ворошить!
«Может, появился кто?!» – Пётр вздрогнул от этой мысли, которая была настолько неожиданной, словно вдруг бросили камень в окно, и осколки стекла со страшным звоном разлетелись в разные стороны.
Летиция прекрасно выглядела, даже похорошела. Стиль и манера держаться остались прежними, но что-то всё-таки изменилось – увереннее, что ли, стала или просто сильнее. Странно, но когда ушёл от Светы, а вернее сказать, выгнали, как ненужную единицу, каждый день мучительно вспоминал Лютика.
Он почти привык жить с мамой и мотаться каждый день на работу в другой конец города – ко всему как быстро привыкаешь, так быстро и отвыкаешь. Это только поначалу кажется трудно и непривычно, а потом как и не менялось ничего. В этом году Танюша в школу пойдёт, без продлёнки не обойтись. И сколько раз Свету просил не пропускать занятия по лечебной физкультуре, всё впустую. Трудно – отдай ребёнка маме. Не соглашается, как назло делает.
Светлана не вредничала и специально ничего не делала, просто есть порядок – не может мать от своего ребёнка отказаться, ещё и в пользу мужика, с которым и в браке-то не состояла. Не принято так, и всё! А кому как лучше, ей-то какое дело? Танька обстирана, не голодает, растёт и растёт себе.
Ну не чувствует она к дочери особой привязанности! Может, по-своему и переживает, что уродилась дефектной и здоровьем хлипкая, а на душе пустота. Когда совсем малышкой была, ещё что-то теплилось, особенно когда, тихо посапывая, на руках засыпала, и Светлана забывала, что Таня особенная, казалось, просто обычная крошечная девочка к её груди прижимается. Порой и стыдно становилось, что мать она никудышная, но поделать ничего с собой не могла. А если спросить: «Любишь Таньку?» – не задумываясь, сказала бы: «Да!»