— Конечно понимаю, — сказал Дорогин. — Если бы я этого не сделал, то я перестал бы себя уважать.
— А ты что, еще себя уважаешь? Убил человека и себя уважаешь?
— Это не человек, Геннадий, это подонок и мерзавец, это сволочь. Его надо было давным-давно прикончить. Святое дело.
— Да кто ты такой? — крикнул Рычагов. — Кто? Кто, чтобы выносить приговор — господь бог, суд присяжных, прокурор?
— Нет, я человек.
— Да, ты человек. Но помни, что ты человек лишь благодаря мне. Это я тебя спас.
— Не горячись, — спокойно произнес Дорогин, взял Рычагова за плечи и прислонил к стене. И тут же спохватился: — О, черт побери, Пантелеич сегодня покрасил-таки этот сарай. Так что, Геннадий Федорович, я испачкал твой плащ.
— Да хрен с ним, с плащом, ты объясни в конце концов, зачем ты убил Винта? Ведь ты приложил к этому руку, да? — Рычагов схватил Дорогина за запястья и тряхнул.
— Да, приложил, — спокойно глядя в глаза хирургу, сказал Дорогин, — и ничуть не жалею, ни секунды не раскаиваюсь.
— Да как ты можешь такое говорить? Сам был на волосок от смерти.
— Был, — сказал Дорогин, — но выкарабкался благодаря тебе, благодаря Тамаре. А знаешь, Геннадий, благодаря еще чему я остался в живых?
— Ну, придумай еще что-нибудь, придумай.
— Благодаря тому, что ненавижу всех мерзавцев. И у меня одна мечта — расквитаться с ними со всеми. А ты их лечишь, зашиваешь им дырки, делаешь им операции, вытягиваешь с того света.
— А мне, между прочим, все равно, бандиты они или нет. Я в первую очередь врач.
— Врач, говоришь? Ну, да, ты не просто врач, ты талантливый врач, суперхирург, золотые руки. Но спасаешь от смерти бандитов.
— Для меня они просто больные.
— А вот и врешь.
— Так что, может быть, мне и тебя не стоило оперировать? — перешел в атаку Рычагов.
— Но ты же не знал бандит я или нет.
— Мне было все равно, я просто видел, что если я не вмешаюсь, то ты сдохнешь, понимаешь? Ты даже не придешь в себя.
— Так-то оно так. Но Винт, которого ты оперировал и которому я прислуживал, за которым мочу выносил и под которым простыни менял, убил мою семью.
— Что, что? — Рычагов, произнеся эти два слова, приблизился вплотную к Дорогину. — Что ты сказал? Я чего-то не понял.
— Этот Винт в тысяча девятьсот девяностом году, двадцатого мая убил мою жену и моих детей. Слышишь, доктор, он лишил меня самого дорогого!
— Я ничего не понимаю, объясни.
— Я не хочу это объяснять, но скажу честно: я убил его и не жалею. Не жалею ни грамма и меня не будут мучить угрызения совести. Поверь, доктор, не будут! Я даже счастлив, что смог достать хоть одного мерзавца. И он узнал перед смертью, за что умирает.