Сергей резко захлопнул паспорт, небрежно сунул его в карман куртки.
— Спасибо тебе, — бросил он бармену, — спасибо.
— За что?
— За все спасибо.
— Не за что.
— Есть за что.
Бармен пожал плечами, продолжая вытирать идеально чистый бокал.
А Дорогин слез с высокого, ставшего неудобным, табурета, заспешил к двери.
«Это завтра мне будет тридцать семь лет. Тридцать семь лет!»
Почему-то он вспомнил, что именно в этом возрасте был застрелен на дуэли Пушкин.
«Христа распяли еще раньше — в тридцать три. Этот рубеж я миновал. В тридцать три я еще был счастливым человеком, а вот в тридцать семь…»
— В тридцать семь, в тридцать семь… — бормотал Дорогин, бредя по улице, не обращая внимания на прохожих, на сигналящие автомобили.
Он вытаскивал из пачки сигарету за сигаретой, прикуривал их одну от другой, брел по городу.
«Вечный огонь», — он смотрел на рубиновый огонек, медленно подбирающийся к пальцам.
Возможно, если бы сейчас ему на пути попался храм, то он свернул бы к нему. И тогда, может быть, глядя на сверкающие огоньки свечей, в душе Сергея Андреевича Дорогина поселилось бы спокойствие, хотя бы на несколько секунд, хоть на несколько мгновений. Но храмы ему не попадались и он даже о них не думал.
Он шел и шел. Шел так, как вышагивает арестованный, посаженный за решетку человек, прогуливаясь по внутреннему дворику тюрьмы. Все его движения были механическими, и Дорогин сам себе напоминал деревянную куклу с хитроумным механизмом внутри. Кто-то дал ему первый импульс, привел в движение, и вот он движется — вроде бы сам, но на самом-то деле, это пружины, колесики вращаются и за счет их он перемещается. И Сергей Дорогин с ужасом понимал, что скоро завод в нем закончится, и тогда взгляд его погаснет окончательно так, как гаснет лампочка в карманном фонарике, а сам он замрет, как детская механическая игрушка.
— Тридцать семь лет…
— Эй, мужик, осторожнее, куда прешь! — услышал он чей-то злой окрик.
Остановился, обернулся. Из «тойоты» высунулась лысая голова с приклеенным к нижней губе окурком.
— Куда прешь?! Напьются, потом шатаются, как придурки, под ноги не смотрят!
— Извини, извини, — пробормотал Дорогин механическим голосом и двинулся дальше, бездумно и размеренно переставляя ноги.
Руки он держал в карманах, за ним тянулся голубоватый шлейф дыма.
«Завтра у меня день рождения, завтра мне будет тридцать семь лет. Я всегда думал, что в этот день должен чувствовать себя счастливым, должен делать только добрые дела, совершать красивые поступки. Завтра, завтра, двадцать четвертого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого года, в шесть часов утра мне стукнет тридцать семь».