Он попытался шевельнуть языком и только сейчас ощутил насколько все пересохло во рту, а язык кажется большим, одеревеневшим, неповоротливым, не слушает приказаний хозяина.
«Главное, что я могу соображать, главное, что в голове появляются и исчезают мысли. А если я могу думать, значит, я жив. Не так уж и плохо, я могу видеть, слышать, даже ощущаю холод. Интересно, все-таки, сколько же я пролежал без сознания? Как я оказался здесь? Неужели Мерзлов… вот я и начинаю вспоминать фамилии… Мерзлов вытащил меня? Нет, Савелий Мерзлов — полный мерзавец и мразь, он не мог. Это же он приказал своему подручному всадить в меня нож. Только чудо меня спасло от неминуемой смерти. Погоди, мразь, если я отсюда выберусь и если буду в состоянии двигаться, ты у меня попляшешь! Ты пройдешь через все то, через что прошел я».
Но о том, что его ждет впереди, Сергей Дорогин не знал. Он даже представить не мог, какие испытания его ждут впереди, что вся та боль, которая была до этого — ничто по сравнению с тем, что ему еще предстоит пережить.
Но это будет потом. А сейчас он упорно прислушивался к всевозможным звукам, наполняющим огромную больницу, прислушивался и радовался, узнавая многие из звуков, чувствуя себя сопричастным к жизни. Даже свист ветра за окном, скрип дверей радовали его душу, как могут радовать лишь самые ласковые и нежные слова, сказанные близким и дорогим человеком.
«Жив! Жив! — твердил себе Дорогин. — А все остальное приложится. А вообще, все, наверное, сложилось правильно. У меня был день рождения, а перед днем рождения меня попытались убить, но им это не удалось. И я, можно считать, родился заново, родился другим человеком. Теперь я совсем по-другому буду смотреть на мир, буду ценить жизнь, каждое мгновение, дарованное мне богом. Да, да, я буду любить жизнь. А разве ты не любил ее раньше? — спросил себя Дорогин. — Конечно же любил, но не дорожил. Дорожишь лишь тем, что теряешь. Вот сейчас я дорожу, потому что потерял и вновь нашел, обрел. Правда, пока еще я труп, безмолвный и неподвижный, но в голове шевелятся мысли. Я думаю, а значит, живу».
И тут Сергей Дорогин услышал визг тормозов. Машина остановилась почти под самым окном.
«Наверное, „скорая помощь“, наверное, привезли еще кого-то. Но почему тогда не слышно сирены? Ах, да, сейчас ночь, улицы пусты и может быть, врачи, приехавшие на „скорой“, не хотят будить уснувших больных. Да, скорее всего, так оно и есть».
Слышались громкие голоса, крики. Все происходило за окном, на улице, поэтому голоса были неразборчивы. И как ни пытался Сергей понять, о чем так громко кричат мужчины, при этом время от времени грязно матерясь, ему не удалось. Голоса стихли. По коридору послышались торопливые шаги, затем кто-то пробежал.