– Нина!
Папа подбежал ко мне, нагнулся.
– Что случилось?
– Ударилась головой, – ответила я заплетающимся языком. – Они ее догонят.
– Кто догонит, Нина, что тут было?
– Чудовища.
Тут прибежали и Клочков с коллегами.
Папа помог мне встать, глаза у него слезились. Он тряхнул меня за плечи:
– Ты видела ее, видела?
– Не знаю. Кажется, да.
– Что она тебе сказала?
Я отрицательно покачала головой:
– Мы не говорили.
– Ты уверена, что это была она?
– Нет.
– Павел, перестань. Ты ее пугаешь, – спокойный голос Клочкова.
Папа отпускает меня. Клочков наклоняется ко мне, спрашивает:
– Куда она пошла?
Я показываю рукой.
– Они ищут ее. Трое мужчин. Один – высокий, в синей толстовке, с пистолетом.
Клочков с командой отправляется туда, куда я показываю.
Следующая вспышка – мы у нас дома. Квартира полна людей. Трое следователей. Бабушка. Папа куда-то звонит, что-то кому-то рассказывает, кричит в трубку, уже не заботясь ни о каких жучках и прослушке.
Я наконец снимаю хлюпающие кроссовки, смотрюсь в зеркало – на бледное лицо свисают мокрые волосы.
Голоса – я уже не разбираю, где чей:
– Обыскали весь квартал – никого. Как сквозь землю…
– Надо спрятать Нину.
– Увезите ее из города.
– Надо увозить ее прямо сейчас.
Дальше – энергичные жесты и переписка в блокноте, лежавшем на столе.
И вот я сижу на заднем сидении старой потрепанной «тойоты»: потертая обивка, подвеска-янтарь на зеркале заднего обзора. Бабушка сует в открытое окно свою куртку.
– Ребенок весь мокрый, – говорит она папе.
Но всем не до этого. Машину ведет следователь. Мы объезжаем перекрытый Невский, выбираемся из центра и движемся на юг, в сторону Купчина.
Глава 23,
в которой царит безнадега
Часть города, которую мама называла Ленинградом. Многоэтажки-ульи – глазу не за что зацепиться. Всё еще голые деревья. Мы припарковались у одного из домов-кораблей на узкой улице.
В квартире Клочкова на меня сразу навалилась апатия. Он говорил мне что-то о безопасности и что мне придется провести в квартире два-три дня. Не отвечать на звонки и сообщения. Не подходить к двери. Не выходить на лоджию (очень надо!), потому что они, очевидно, готовы зайти далеко. Мне разрешалось перемещаться по комнате, в ванную и кухню. Можно включать телевизор и игровую приставку. Еды нет, но ночью привезет.
Был уже вечер, и я уснула прямо в одежде на диване, прислушиваясь к разговору на кухне – он созванивался с папой и коллегами, а потом ушел, хлопнув дверью.
Утром я очнулась поздно, и только потому, что мне в лицо тыкался носом пушистый рыжий кот. Убедившись, что я проснулась, он запрыгнул на спинку дивана и стал вылизываться. Я попыталась встать, но не смогла: все тело ломило, голова раскалывалась от боли, горло будто порезали бритвой изнутри. Перевернулась на бок, осмотрелась. Почти так, как я себе представляла, но не совсем. Старая мебель, но обои совсем новые. Икеевские шторки с графическим рисунком. Дверь в смежную комнату открыта, оттуда видно кровать, гардеробный шкаф. Я снова попыталась встать, но не смогла. Протянула руку и подняла с пола телефон. Там была куча сообщений от близнецов, которые меня потеряли, и одно от папы: «Сиди дома, никуда не выходи. Никому не звони». Он соблюдал правила безопасности – написал «дома», чтобы