Длинные корпуса завода в Нью-Джерси, обнесенные железным плетеным забором. Место вроде плохо застроенного пустыря, с кучами мусора, колдобинами.
Прошли в огромный механический цех, ряды станков: фрезерные, шлифовальные, токарные, револьверные. В главном цехе — сидят на полу, уселись на станках, а дальше стена людей — стоят на станках в несколько ярусов.
Все тянутся пожать руки младшего лейтенанта. Сегодня он в форме и даже одел ордена. Люди в комбинезонах — цветных, замасленных. По стенам негры с метелочками, они только что закончили уборку.
Цех гудел, как улей, но вошел младший лейтенант — и стало совсем тихо. Только руки, руки и лица. Лица улыбающиеся, открытые, мужественные. Лица техасцев и поляков, лица негров и канадцев, лица американцев — рабочих, инженеров.
Ее руки несли, она делала шаг — и руки ее плыли будто сами по себе, их передавали из рук в руки — ее руки.
А те, кто стоял выше, дотрагивались до ее головы. Кто гладил, кто слегка касался пальцами, очень бережно — у младшего лейтенанта в горле стоял комок.
Она хрипло начала, но не было отзвука в микрофоне.
— Наплевать, — сказала она переводчику, — вы сможете так же громко, как и я?
— Еще бы, я ваш ученик, — засмеялся этот неутомимый мастер американской речи.
— Друзья, дорогие друзья! Советский народ благодарит за помощь, за ваши отчисления. Но мы, воины Советской Армии, и я, севастопольский солдат, ждем открытия второго фронта. Советский народ шлет вам свой братский привет!
Она стояла, севастопольский снайпер, перед людьми, которых гудок звал к станкам, и каждый кивал головой и махал ей. Они понимали, что стоит она на палубе большого корабля, гордого и боевого, который называется Севастополем.
«Откройте второй фронт, и этот корабль вернется в родной советский порт, откройте!» — говорили ее глаза, и все парни, их было за тысячу, понимали ее солдатский разговор.
Люда ехала в отель и думала о том, что чапаевцем быть очень трудно, когда это уже не детская игра, и даже не фронт, когда слово снайпера должно попасть в человеческое сердце.