— Что ты, Петька? Плечо схватило?
Он ничего не ответил, будто меня и не слышал, и глаз не мог отвести от того офицера.
— Уйдем, — говорю, — Петя. Отведу я тебя к нашей Дуне.
Может, имя ее пробило Петькину душу. Он поднял ко мне свое серое лицо и, будто под огнем белочешской тяжелой батареи, прохрипел:
— Я убил его, уже когда город был наш, убил!
Петька вдруг повалился на меня, повис на моих руках, потом очнулся и совсем шепотом сказал:
— Он целился в меня, а я убил младшего моего родного брата. Ладьо! — позвал он убитого. — Ладьо!!!
Я попытался увести Петьку, он отстранил меня и тихо так, медленно объясняет:
— Похороню. Брат ведь! — И добавил: — А переправу взяли, — и, уткнувшись в мое плечо, повторял все одно слово, но я плохо слышал и мешалось у меня, самого валившегося с ног: не то слово «переправа», не то «мама»…
Данила помолчал, а потом сказал:
— А ты думаешь, переправа — это легко!..
Коричневая в кожаном переплете записная книжка лежала на ладонях, и Глеб не торопился ее раскрывать. Он сидел за дощатым столом Данилы Тимофеевича и рассматривал: в правом углу обложки выцарапана на коже забавная и давно знакомая фигурка.
Сколько раз отец чертил прутиком на песке этого веселого, похожего на бочонок человечка, с шишечкой-носиком, коротенькими ручками и ножками, в австрийской шапочке.
Теперь человечек шагал по переплету книжки к самому краю; еще шажок — и он завернет за угол, очутится на обороте.
Глеб открыл записную книжку, увидел надпись:
«От чапаевца Петьки-Чеха — Тарасу Дееву, 21 августа 1918 года».
Чернила выцвели, надпись походила на колечко дыма.
Сегодня Глеб вместе с тетей Сашей привез в Пугачев рыбу и получил обещанную записную книжку. В комнате с низким потолком, небольшими окнами во двор сейчас было тихо и прохладно. Тетя Саша в сарае потрошила рыбу: собиралась ее солить. Она оставила Глеба одного и не подозревала, какая встреча произойдет у племянника.
Среди записей отца Глеб обнаружил страничку о Петьке-Чехе:
«Петр Гржебик пришел к Василию Ивановичу весной восемнадцатого.
— Ты откуда, кто таков? — спросил Чапаев.
— Морав, — ответил Петр.
— Я не фамилию, я землю твою спрашиваю, — пояснил Чапаев.
— Моравия не фамилия, это край, — ответил Петька и удивился, что может найтись такой человек, который не знает лучшую часть света — его Моравию».
Напутствуя Глеба, Данила говорил:
— Возьми у нас дома Тарасову книжку, да и поезжай с ней в родной город Чапаева, он там из мальчишек вырос до взрослого человека.
В Балакове многое тебе приоткроется. А на Загородной улице разыщешь Авдотью Никитичну — нашу Дуню, вдову Петьки-Чеха. Она схоронила его после Уфы, в девятнадцатом. У Дуни вся Петькина история вписана в память, как на камне высечена.