— Мы, смуленские, упарились ай нет?
Он с трудом везет санки, нагруженные досками, видимо отодранными от какого-то забора. Навстречу мне и Чапаеву бредет длинноволосый старик, несет за плечами связку поломанных стульев.
— Должно быть, для буржуйки, — замечает Чапаев.
Вдруг из форточки, приоткрывшейся на втором этаже небольшого розового особнячка, высунулась обнаженная женская рука с жестянкой и выплеснула на мостовую густую жирную жидкость — остро запахло сажей.
В подъезде дома с колоннами швейцар придирчиво смотрит, как я и Василий Иванович отряхиваем бекеши, обметаем с сапог снег.
Предлагаю:
— Пойдем согреемся чайком.
В столовой Василий Иванович смотрит с любопытством, как, пуская фонтанчиком пузырьки, в морковном спитом чае тает сахаринная таблетка. Приторный чай пахнет химией, и Василий Иванович, отпив глоток-другой, отставляет кружку.
— Может, попросим еще порцию карих глазок? — несмело спрашиваю я.
— Раз съели в обед, нечего по второму разу клянчить, — ворчливо отвечает Чапаев.
А в столовой аппетитно пахнет распаренной воблой, нежно прозываемой «карими глазками».
Поднялись по просторной мраморной лестнице. Большой бурый медведь у входа выглядит как-то грустно.
Чапаев ласково проводит рукой по голове бурого и тихо спрашивает:
— Скучаешь, брат? Охота тебе в лес вернуться?
Проходим по фойе бывшего охотничьего клуба; стены здесь украшены кабаньими головами, рогами оленей.
Василий Иванович бросает на ходу:
— Вот наставили эти благородные рога, а мне еще тяжелее. Уж больно много здесь всего бывшего, как ты думаешь, кавалерист?
В театральный зал энергичной походкой входит преподаватель истории военного искусства, бывший полковник Свечин. Высокий, стройный, сравнительно молодой, он тщательно следил за своей внешностью. На ходу еле заметным движением Свечин поправляет сахарно-белые манжеты и, быстро оглянув развешанные по стенам схемы, стремительно начинает:
— Битва при Каннах…
Его плавная речь густо пересыпана французскими, немецкими фразами. Он не снисходит до того, чтобы перевести нам хоть одно свое любимое изречение, а ведь наверняка знает, что многие из нас даже в гимназии не учились. Но читает Свечин интересно, только, мне кажется, слишком часто восклицает:
— Как утверждал Клаузевиц, как думали Мольтке и фон Шлиффен…
Сижу около Чапаева в первом ряду. Не моргая смотрит он на Свечина, ничто не отвлекает его внимание. Может, думаю, Василий Иванович, обладая горячим воображением, уже и не сидит рядом со мною, Шароновым, командиром эскадрона из Казани, в бывшем дворце Шереметьева на улице Воздвиженке. Наверное, он весь там, где развертывается сейчас битва.