— Расскажите суду, как было дело. Чистосердечно!
Я начал, как вот сейчас вам, а дальше говорю:
— Проживает у нас в доме одна гражданочка. Я ее еще такоичкой вот девчушкой помню. Всегда была симпатичная девочка, потом взрослая выросла, замуж вышла. И муж ей попался культурный товарищ — инженер. И так они любят друг друга: всё, бывало, под ручку ходили. Ухом к уху прижмутся на ходу, а ноги врозь топают…
Другой раз вечером возвращаются откуда-нибудь из театра. А я дежурю у ворот. Ну, поздоровкаешься, спросишь: «Чего сегодня в театре видали?» Они там скажут: «Пиковая мадама» шла или «Охромела Джульетта»…
А вот в прошлом году начальство возьми да отправь этого инженера куда-то за Урал на работу. Да кабы насовсем, он бы и ее с собой взял. А то нет: он, значит, там — за пять тысяч километров от Москвы… А она, как у нас в доме жила, так и живет. Ее Татьяна Александровна звать.
Да… Муж уехал, она себя так соблюдает… Не то что у нас тоже в двадцать первом номере эта живет… как ее?.. ну, да знаете вы ее все… вертихвостка такая… Вспомнил: Распопова!
Эта Распопова уже судом шестого мужа из комнаты выселяет. Как вечер, эта Распопова разоденется — фу ты, ну ты!.. Платье шелковое, не доходя до колен, в крутую обтяжку. Ногти, обмакнутые в сургуч. И туфли новомодные: подошвы, значит, нет, пятки нет, носка нет… заместо их одна чурка, а на чурке бинты. И еще большие пальцы из этой чурки наружу вылезли, ровно кукиши. Чего им там внутри не сидится — я не знаю.
А что у этой Распоповой на лице делается!.. С утра личность вся намазанная румянами, как все равно бутерброд с красной икрой. Брови, щипанные дотла. И по голому месту карандашом загогулины. А ресницы у ней знаете какие? Протезы. Как вот у стариков зубы бывают. Она их на ночь из глаз вылущит и на тарелку свалит. А утром опять поштучно втыкает…
Тут я как-то зашел к ним в квартиру утром, Распопова мне дверь открыла. Я смотрю: у нее в одном глазу штук двадцать грубошерстных ресниц, а другой глаз — еще лысый.
И каждый вечер к этой Распоповой новый охламон в гости приходит. Каждый вечер — другой! Моя старуха принялась их считать, тридцать четыре гаврика насчитала и — тьфу! — плюнула. А они все равно и дальше несчитанные ходят.
А Татьяна Александровна ни сама ни к кому, ни к ней никто. Только мужу в почтовый ящик письма опускает.
А тут недавно дежурю я у ворот, смотрю — она идет, Татьяна Александровна. С мужчиной. Я думаю: «Неужели муж вернулся? Что же это я не знаю?» Но смотрю — идут они не под ручку, а так — от уха до уха метра полтора… Ну, подошли поближе, рассмотрел я его…