– А я ведь к тебе с хорошими новостями ехал, – сказал он. – Я думал, вы работаете там, внизу. Что с тобой? Кто тебя обидел?
– Мне стало плохо, – всхлипнул Фай. – Сейчас… Извини. Я сейчас успокоюсь. – Он вытер глаза и нос платком. – Какие у тебя новости?
– Государь знает, что ты вернулся. Он велел по-настоящему наказать только одного. Сказал, ты знаешь, которого.
– Остальных отпустят сейчас?
– Нет. Отпускать будет трибунал. На суде с них просто снимут обвинения, как с подчинявшихся приказу.
– Это… Лал просил так распорядиться?
– Не знаю. – Дин ладонью поймал у Фая на щеке запоздалую слезу. – Эх ты… Ну, довольно. Все. Не плакать. – Помолчал и добавил: – Ты мне очень нравишься, Фай.
Подвернутые рукава у Дина пахли лошадью, а сам он – сладкими, с благородной горькой ноткой благовониями. Глаза у него были карие, необычного оттенка спелой вишни, очень выразительные, очень ласковые, и очень упрямые. Он все гладил и гладил Фая по виску, как будто бы закладывая ему за ухо прядь волос, а на самом деле просто ласкал. Фаю неудобна была привычка Дина смотреть, не мигая, в глаза, но взгляда отвести он не мог. Потом он собрался и стряхнул оцепенение. Он уже почти успокоился.
– Я не могу. Я… не такой, Дин, – сказал он и слез с подоконника.
– Ты такой, – с очень сложной интонацией отвечал на это Дин. Он по-прежнему смотрел, не мигая.
– Нет, не такой, – твердо ответил Фай и демонстративно отвернулся к окну. – Дин, уходи.
Дин обхватил его и прижал спиной к себе.
– Дин, если я разденусь, ты испугаешься, – честно сказал Фай то, что думал, через сопротивление чужих рук запахивая на себе кафтан и застегивая пуговицы. – Мы разные люди разных рас.
Дин отступил. Не сразу, но руки разжал и сделал два шага назад.
– Государь с государыней спит, и – ничего, – сказал он. – Никакой разницы не хочет знать. Не грех ведь, если от этого могут быть дети?..
– Это не государь с государыней спит, – отвечал Фай. – Это Лалу зачем-то понадобилось. Чтобы потом было хуже.
– Не знаю. – Дин отступил еще. – Мне не кажется, что это игра.
– Да пойми ты! Он для Лала даже не человек. Вы полулюди. Несовершенные, неполноценные. Не имеющие права на него, на абсолютный идеал, даже глаз поднять. А ты говоришь – «спит»…
Дин отступал все дальше. Забрал со стола перчатки и хлыст.
– Да, – сказал он. – Прошу извинить мою простонародную грубость. Происхождения мы низкого. Не нам посягать на абсолютный идеал. Коль так, прощайте, ваше совершенство.
– Дин, я объяснить хотел, а не обидеть тебя… – произнес Фай, но дверь за Первым министром уже закрылась.