Долго в его жизни ничего не происходило, думал он. А события случались только тогда, когда он сам шел им навстречу и приглашал в свою жизнь, открывая перед ними двери. Когда торопился действовать, хватался за возможности, доказывал другим и себе, что многое может и кое-что значит. Иначе не получалось. Иначе изменений не происходило бы тысячелетиями. Был ли в этом насильном продвижении смысл, Лал сейчас не знал. И в выборе был не уверен: черное или белое? Плохое или хорошее? Назад или вперед? Что он делал и что сделал? Пользу принес или вред?.. Линия жизни была дискретна, происходило перманентное противопоставление: непрерывный поток сознания против четкого причинно-следственного мышления, сумасшедший полет навстречу неизвестности против выверенной и выстроенной рациональной позиции. Из-за этих перепадов он всю жизнь сомневался. В том числе, во многом из того, что считалось в цивилизованном обществе непреложными законами. Ему говорили: у человека есть долг. А ему казалось, у человека есть предназначение. И еще ему казалось, что свое предназначение он уже исполнил. Плохо ли, хорошо ли, но в точности так, как велела судьба. На чем и кончился не только смысл его движения по жизни, но и всякие поиски этого смысла. И теперь – пустота, в которой как ни спеши, как ни рвись, цепляйся хоть ногтями и зубами, ничего не сдвинешь с места. Все равно, что пытаться дотянуться с земли до неба. В прежней жизни небо было близко. Он сам был небо. А где он сейчас? Все происходящее после – лишь иллюзия жизни. Нужны были доказательства. Доказательства того, что он до сих пор действительно жив. Но привлекать ли для нахождения доказательств свободный полет или рациональную позицию, решить он не мог. Слишком многое теперь было по-другому. И слишком многое, по-прежнему, происходило с ним впервые. Это поддерживало вредную иллюзию, будто в том, чтобы жить и продолжать двигаться вперед, можно обнаружить хоть какой-то смысл.
Сколько времени прошло, пока он сидел в оконном проеме, он не считал. Сутки здесь не совпадали с сутками на орбитальных базах и “Золотом Драконе”, внутренние часы у Лала разладились, ему часто хотелось спать днем, или есть посреди ночи. Он засыпал несколько раз и просыпался почти сразу от звуков под окном. Там то говорили слишком громко, то катилась на железных кривляющихся ободьях телега, то ревел осел. Его не тревожили, пока не начало темнеть. Саврский князь еще в полдень выехал для осмотра войск и не возвращался. Северный день был долог. Когда небо над саврской степью осталось светлым только по краям, над управой сгустилась темнота и заморгали белые точки звезд, а на площади под окном разложили костры, за Лалом пришла женщина.