Из-за слабого здоровья Ингрид ее отцу уже почти удалось выхлопотать досрочное освобождение. Помогал ему в этом Аксель. Где-то в газетах стали поговаривать о возможной свадьбе между бывшей террористкой и журналистом, разоблачившим заговор. Ни о чем подобном Аксель и не задумывался — кому охота связывать свою жизнь с уголовницей, но такого рода реклама, свидетельствующая о большом человеколюбии одного из ведущих репортеров крупного издания, никак не могла помешать. Это была даже сенсация — своего рода, конечно!
Они не приняли во внимание только одного человека — Ингрид. Узнав, что ей даруют свободу, а ее товарищи, попавшие в заключение во многом по ее вине, вынуждены будут провести здесь долгие и долгие годы, Ингрид сказала: «Нет. Я останусь с ними и разделю их судьбу. Я достойна даже большего наказания, чем они, — это я, вольно или невольно, помогла свершиться предательству».
Она перерезала себе вены за день до освобождения из тюрьмы.
«Пошел вон, убийца!» — Плюнул в лицо Дорфмайстеру ее отец, когда Аксель с букетом красных гвоздик приехал на похороны.
Наследующий день журнал вышел с большой статьей Дорфмайстера о похоронах известной террористки, покончившей жизнь самоубийством. А в вечер ее похорон Аксель, отдав только что отпечатанный на машинке материал редактору, напился, как не напивался еще никогда. Но в редакции на следующий день появился, как всегда, веселый, выбритый до синевы компанейский парень.
Аксель не любил вспоминать об этих днях. Наверное, потому он с такой радостью, но не в убыток себе, при первой же возможности постарался избавиться от «фольксвагена». Да к тому же его «жучок» вызывал недоуменные взгляды соседей, а ему хотелось во всем «соответствовать» новому окружению.
Но прошлое… От него не уйдешь, продай хоть все, что тебя связывало раньше с любимым человеком, городом, улицей. Потому-то, наверное, и стала ему в последнее время все чаще вспоминаться Ингрид, потому-то и провожал он иногда тоскливым взглядом пристроившийся рядом с ним на перекрестке «жучок».
Но в эту ночь Дорфмайстеру было не до ностальгических воспоминаний и чисто немецких сентиментальностей. «Что было, то прошло», — уже давно решил он для себя, запретив себе вспоминать о смерти Ингрид. Открыв дверь в квартиру, Аксель сразу же уловил приятный и волнующий запах «Шанели». Это были любимые духи Мари — секретарши шефа. И на какие такие заработки бедная секретарша могла себе позволить парфюмерию из Парижа?! Видимо, не зря болтают, что редактор относится к ней слишком уж «по-отечески». Ну да черт с ними — в конце концов все это лишь очередная ступень, и зря наш милый редактор надеется спровадить за него — Дорфмайстера — собственную потаскушку. Но в работе значение такого контакта с начальством трудно переоценить!