– И все?
– А что еще нужно? Мы любили друг друга и поженились.
– И жили долго и счастливо.
– Мы действительно счастливы. Впрочем, тебе этого, вероятно, не понять. У нас хорошая жизнь. У нас есть Джереми. У нас большой дом, две машины и собственная вилла в Португалии.
– Мило.
– Именно, блин. И никто, в особенности третьесортный учитель из дерьмовой школы, этого у нас не отнимет.
– Я думал, рак это уже сделал.
– Мэри – боец.
– Как и моя мама. Оставалась бойцом до самого конца.
Впрочем, это было неправдой. В конце она сдалась. Она просто кричала. Рак, возникший в ее легких и подпитываемый двумя десятками сигарет в день, распространился на ее печень, почки, кости. Он проник везде. Даже морфин не всегда мог унять боль. Она кричала и от агонии, и от страха перед единственной вещью, которая могла унять ее навсегда.
– Да, но это совсем другое. Мэри победит рак. Эти врачи в государственных клиниках, юнцы, блин, безусые, не могут знать всего.
Он вперил в меня взгляд. Его голубые глаза метали молнии, щеки раскраснелись, а в уголке рта начинала собираться пена.
– Они сказали, что она умирает, да?
– Нет! – Он стукнул ладонью по столу с такой силой, что стоявшие на нем бокалы с напитками подпрыгнули, а я подскочил на своем стуле. – Мэри не умрет! Я не позволю этому случиться.
На сей раз голоса в пабе и правда стихли. Казалось, сам воздух замер в неподвижности. Все взоры устремились на нас. Хёрст не мог этого не заметить. Какое-то мгновение, казавшееся бесконечным, я почти ждал, что он зарычит, перевернет стол и схватит меня за горло. Но, оглядевшись, он взял себя в руки и встал.
– Благодарю за заботу, но она, как и твое присутствие здесь, не обязательна.
Я смотрел, как он идет к выходу. И именно тогда я это и почувствовал. Подобно головокружению, меня накрыла волна ужаса. Желудок стал пустым, а руки и ноги – ватными.
Я не позволю этому случиться.
А ведь оно вот-вот случится снова.
После ухода Хёрста я допил свой бокал – просто демонстративно, а не потому, что мне так уж хотелось пива или нравилось сидеть в пабе, – и отправился домой. Моя нога протестовала. Она называла меня садистом и тупым придурком, которому нужно проглотить свою гордость и начать наконец пользоваться треклятой палочкой. Она была права. Дойдя до середины переулка, я остановился и, тяжело дыша, стал массировать неуклюжую, искривленную конечность.
Было уже почти девять, и на улице практически стемнело. Небо приобрело пыльно-серый оттенок; проглядывавшая из-за облачной завесы луна казалась собственной бледной тенью.
Я понял, что остановился у старой шахты. За моей спиной высились оставшиеся от нее темные громады отвалов породы, напоминавшие спящих драконов.