— Забирайте, — грустно сказал солдат.
Никто из нас не двинулся с места. Мы словно приросли к полу. Кутя хлопал глазами и бессмысленно улыбался. У Руди отвисла нижняя губа и вывалился язык: он всегда у него вываливался, когда Рудя был внезапно ошарашен или напуган. Я, видимо, тоже имел вид не лучше, потому что солдат глянул на меня, почему-то именно на меня, усмехнулся, снял сапоги и лег на кровать.
— Человеку плохо, — все так же грустно произнес он. — Человеку хочется побыть одному. В чем дело?
Кутя очнулся первым. Он сгреб в охапку свою долю — две буханки белого хлеба, две банки тушенки, много кусков сахару — и потащился к выходу. Я и Рудя никак не могли захватить все сразу: у нас то выскальзывали банки, то падал хлеб, а сахар стучал, как камни. Кутя топтался на одном месте и шипел:
— Скоро ли вы? Быстрее. Передумает.
Рудя, а вслед за ним и я всхлипнули, приготовились заплакать всерьез, но солдат вздохнул и приподнялся.
— Эх, — сказал он, натянул сапоги, притопнул и, порывшись в углу, вытащил пустой мешок. — Эх, — снова вздохнул он, покидал наше богатство в мешок и вскинул его на плечо.
Он вынес мешок на берег, сбросил, грустно посмотрел на нас и зашагал обратно. Я и Рудя с трудом завалили мешок Куте на спину и, поддерживая его с двух сторон, заторопились к дому. Кутю покачивало от тяжести, но он крепился. Мы по-честному разделили заработанное под старым тополем на сухой прошлогодней траве, разорвали мешок на три части, завернули в лоскуты хлеб, сахар и тушенку и пошли к дому.
Счастливый и гордый, заранее переживающий мамины и бабушкины восторги и уже млеющий от многочисленных похвал, с узлом в руках, я открыл двери своей комнаты. Открыл, и радость моя померкла. На столе кусками лежал белый хлеб, гора сахару, распечатанная банка тушенки и бутылка красного вина. «Прав оказался Кутя, — с горечью подумал я. — Тетка». Тетя Лида, та самая женщина, которую мы встретили на пристани, подошла ко мне, обняла и сказала:
— Какой большо-ой… Не узнаешь.
Поздним вечером, лежа в постели, я услышал нечто для меня новое и непонятное. Разговаривали тетя Лида и бабушка.
— Когда опростаешься-то? — спросила бабушка.
— Скоро. Месяца через два.
— Упреждала тебя. Говорила. Пушше пули бойся мужиков. Они там, на фронте-то, до баб шибко злюшшие. Так нет» Все назло! Што теперь делать-то будешь?
— Не бойся, мама. Он приедет.
— Мне-то нечего бояться. Жди. Приехал. Он теперь, поди, другую себе облюбовал. Немку какую-нибудь.
— Юра не такой, — засмеялась тетка.
— Не слушаешь мать-то. А мать во вред ничего не присоветует. На войну подалась! Гли-ко! Без нее не управились бы!