— Вот и я! — крикнула Манефа. — С Победой, бабы!
Усатые дядьки схватили ее, подняли на руки и вынесли на середину кухни. Головастый беленький солдат ударил по клавишам гармони. Манефа весело хохотала.
— Мамаша где?! Мамаша! — кричали дядьки.
Клавдя, сердцем почуяв радость, уже бежала по лестнице с мезонина. Прибежала, остановилась на пороге и замерла, прижав руки к груди. Один из дядек, капитан, строевым шагом подошел к Клавде и отрапортовал:
— Дорогая мамаша! От имени пятого моторизованного полка докладываю, что ваша дочь, Манефа Петровна, пройдя боевой славный путь от Москвы до германского города Бернштадта, проявив беззаветное мужество и упорство в боях за Советскую Родину, доставлена в полной сохранности и неприкосновенности! — При этих словах дядьки дружно захохотали, а Манефа громче всех, но капитан погрозил им кулаком и продолжал: — Приносим огромную благодарность вам, мамаша, за то, что воспитали такую дочь! Командир автороты капитан Самсонов.
— Дак что… — растерянно сказала Клавдя. — Спасибо…
Манефа вырвалась от усачей, обняла мать, перецеловала всех «папанинцев», женщин, а меня даже ущипнула за щеку.
— Какой мордастенький, — сказала она. — Стол на середину!
Дядьки мигом приволокли из нашей комнаты раздвижной дубовый стол и завалили его флягами, консервными банками и черствыми буханками хлеба.
— Мамаша! — кричала Манефа. — Посуду! Играй, Петюша!
Петюша и без того наяривал без передыху. Поднялась кутерьма. Клавдя обезумела от радости, не знала, что принести, куда бежать, то кидалась к дочери, а то вдруг приникала к усачам, которые даром время не теряли — то и дело наливали в граненые стаканы вино, покрывая женские голоса дружным хохотом. А гармонист Петюша, уронив большую плешивую голову, сидел на краешке скамейки и наяривал, и наяривал, и наяривал…
Женщины, кроме Густеньки, захмелели сразу, и вот уже Тонюшка, считавшаяся лучшей певуньей в слободке, затянула какую-то грустную песню. Петюша начал было подлаживаться под нее, но Манефа закричала:
— Веселую давайте! Веселую!
И дядьки ахнули:
Маруся! Раз, два, три, калина!
Че-ернявая дивчина!
В са-аду ягоды рвала!
О войне никто не спрашивал, все вспоминали мирное время, погибших мужей и те счастливые минуты совместной жизни, которые уже никогда не вернутся. А потом пели фронтовые песни: «Катюшу», «Бьется в тесной печурке огонь», «Темную ночь» и еще какие-то неизвестные мне, но тоже очень трогательные, такие трогательные, что мы, забившись на печку, чуть не плакали, глядя, как в такт мелодии раскачиваются из стороны в сторону хмельные наши матери в обнимку с присмиревшими усачами.