Тетя Лида тихонько и довольно рассмеялась.
— Коли решили, так лучше побыстрей дело сладить, — продолжала бабушка. — И для тебя, и для Юрки лучше. Да и для директора тоже. Без бабы какое житье? Ни постирать, ни убрать. Бобыль и есть бобыль. О чем говорить…
И тетя вскоре перешла жить к Виктору Николаевичу. Свадьба была веселая. Плакала одна Манефа Барабанова. Обхватив тополь, в одном легком платьице, она стояла на ветру и все время повторяла: «Боже мой… Боже мой…» Вышли женщины и начали ее успокаивать.
— Что сделаешь, Маша, — говорили они. — Ничего не сделаешь. Не судьба, видать…
— Боже мой… Боже мой… — жаловалась Манефа.
Виктор Николаевич и тетя незаметно покинули свадьбу. Обнявшись, они шли по темной улице, усыпанной палыми листьями. Спрятавшись за большой тополь, я смотрел им вслед. Дул ветер. В воздухе кружились листья.
Утро
…Битва кончилась. На поле вповалку лежали русские воины и немецкие псы-рыцари. Всюду, насколько хватало глаз, валялись переломанные копья, расколотые щиты, брошенные кинжалы, мечи, стрелы. В оврагах белел туман. По полю неслышно брели два коня. На одном из них, высоком и стройном, одетый в боевые доспехи и шлем, сидел Александр Невский, на другом — я. Глубоко задумавшись, уронив голову на грудь, ехал князь, то и дело задерживая взор на светлых мертвых лицах своих дружинников. И я тоже, тяжело горюя, смотрел на бойцов. Тускло светились на воинах разорванные во многих местах кольчуги.
Князь остановил коня. Посреди множества там и сям разбросанных немецких псов-рыцарей лежал воин. Он был одет в солдатскую гимнастерку и кирзовые сапоги. На его груди лежала пилотка с яркой пятиконечной звездой. Он лежал на сырой земле, широко раскинув руки, лицом к небу, и даже в смерти был прекрасен. Лицо у него было загорелое, спокойное, усталое, как после работы. Спутанные темные волосы падали ему на чистый высокий лоб. Александр Невский сошел с коня, снял с головы шлем и низко склонился над воином.
«Кто он?» — спросил князь.
«Мой папа», — ответил я.
«Великая слава тебе, храбрый воин», — сказал князь, поднимаясь в седло.
Я смотрел на папу, на его лицо, такое знакомое, родное, на его работящие широкие руки, на седую прядь, на густые сросшиеся брови, смотрел, и вдруг мне показалось, что папа улыбнулся…
«Папа-а-а!» — громко, что есть силы, закричал я…
Беспокойно вскинулась мать, подбежала, наклонилась надо мной.
— Что, сынок?
Я не ответил. Перед моими глазами все еще стояли огромное поле, князь Александр Невский и папа, лежащий на земле среди поверженных рыцарей.
— Спи, — сказала мама и отошла.