— Димка! — крикнул я.
Валька в этот момент особенно мощно пырнул штыком, ловко отскочил назад, попал ногой в свежую коровью лепешку и шлепнулся на землю. И так это было смешно, что я не выдержал и рассмеялся. Шушера живо обернулась, погрозила мне кулаком, сама, однако, тоже расхохоталась. Хохотала она заразительно, от души, так, что худенькие ее плечики мелко тряслись, как в ознобе, а хитрое лисье личико делалось похожим на старушечье. Засмеялся и Димка. Валька встал и задергал ногой так, что летели по сторонам коровьи ошметки и ляпались на сухую, выгоревшую стену сарая, и тоже смеялся. Я смотрел на них и не понимал, почему они смеются, я думал о том, что надо как можно скорее сказать Димке страшные слова.
— Димка, — снова позвал я.
Шушера схватила ком земли и швырнула в меня. Я быстро присел, и ком пролетел мимо. Я снова хотел окликнуть брата, да так и остался с разинутым от удивления ртом. Я увидел Гитлера. И, задрожав от ненависти, сжав кулачонки, я пошел на него, на Гитлера, и я бы загрыз, растерзал его, но второй ком, брошенный Шушерой, угодил мне в голову, и я остановился. Чучело Гитлера, поразительно похожее, прислонили к стене сарая, и Димка, зло оскалившись, продемонстрировал серию быстрых точных ударов штыком и прикладом.
— Уходи! — крикнула Шушера. — Прогони его, Димка!
Брат соизволил наконец взглянуть на меня, но, видимо, было в моих глазах что-то такое, что он махнул рукой и милостиво разрешил:
— Пускай смотрит.
— Димка, — дрожащим, нетерпеливым голосом, не сводя глаз с «Гитлера», попросил я, — дай кольнуть.
— Держи, — сказал Димка, подавая мне ружье. — Да не так! Во! Давай! Крепче! Крепче держи!
С трудом удерживая ружье на весу, так же, как и брат, зло оскалившись, я побежал на «Гитлера». Стремительно, в одну секунду, приблизились ко мне белые бешеные глаза, противная неподвижная харя, и, размахнувшись, я всадил штык во что-то мягкое, мерзкое, податливое, упал грудью на ложу и давил, давил штыком до тех пор, пока не подошел брат.
— Молодец, — снисходительно похвалил он.
Я хотел вырвать штык обратно, подергал-подергал, не смог выдернуть и, бросив ружье, сказал:
— Папку убили.
— Ты чего? — бледнея, спросил Димка. — Ты чего говоришь?! — повысил он голос. — Чего это он говорит, ребята?
И в это время со стороны нашего дома донесся хриплый, дурной вой, который сразу же и оборвался.
— Это кто кричит, а? Ребята? — спрашивал Димка, все больше и больше бледнея.
— Мамка, — сказал я.
Снова повис в воздухе вой, тягучий и долгий.
— И правда, мамка…
Димка так потерянно и беспомощно глянул на меня, что мне вдруг захотелось обнять брата, пожалеть, спрятать куда-нибудь. Димка, видимо, понял мое состояние, и ему сделалось стыдно за свою слабость. Ведь он был мой старший: брат, и я привык его видеть сильным и уверенным. Димка резко отвернулся и пошел к дому. Потом побежал.