Она не могла сказать матери, что с каждым днем он интригует ее все больше, ей хотелось узнать, откуда он, и что он за человек, и как могло получиться, что он такой красивый и последние два месяца ежедневно работает по десять часов в их доме, а мать его даже не заметила? Вероятно, полагала Хизер, мать запомнила бы его, если бы он смотрел на нее так, как смотрит на Хизер, в особенности когда один или два раза их взгляды встретились и ей показалось, будто она идет по улице нагишом.
Он, несомненно, раздражал бы мать, как вначале раздражал Хизер. Ее он рассердил, а потом и возмутил, заставив подумать о том, что себе позволяют мужчины, не имея никакого права смотреть на женщин жадным взглядом, ввергая их в смущение. Но смотрел он только на нее, на мать ни разу не взглянул, и со временем Хизер поняла, что он каким-то образом видит ее всю целиком.
Рабочий приходил ежедневно, и не могла же она сказать матери, что в те несколько дней, когда он отсутствовал, она беспокоилась, не забыл ли он о ней. Она не могла признаться матери, что его взгляды ее больше не раздражают, что чуть ли не каждую ночь она думает об их случайных встречах, воображая себе его или свое собственное представление о нем, и что от этих его взглядов у нее начинает сладко ныть под ложечкой, и это ощущение постепенно опускается все ниже.
Ей хотелось поговорить с ним. Сказать, что она не такая, как мать, что она замечает всех людей и знает: это ужасно, что его вынуждают вести себя фактически как прислуга. Она бы не обращалась к нему свысока, словно какая-нибудь избалованная дочка миллиардера, которая учится в частной школе и обладает богатством просто по праву рождения. Она гадала, что за лишения и стечения обстоятельств довели человека до такой жизни, умный ли он, какой у него голос и сможет ли она когда-нибудь сделать хоть что-то для нуждающихся. Она никогда не скажет матери, что мечтает обрести цельность – уступить велению сердца и раздать все, чем обладает, включая себя самое, если понадобится, дабы богатство, возраставшее многие годы без малейших усилий со стороны ее родителей, смогло пойти кому-нибудь на пользу. Но на самом деле она просто хотела сказать рабочему, что видит его.
«Моя мать уже вернулась?»
Услышав голос, Бобби сразу понял, кому он принадлежит, и не мог поверить в то, что она совсем рядом. Он поднял глаза, вдруг онемев, и только видел, как от ветра прядь волос упала ей на губы, а она пальцем идеальной формы отвела ее от своего пухлого рта. В конце концов он сумел выдавить: «Еще нет», но продолжал смотреть на нее не отрываясь, наверное, слишком долго, пока не вспомнил, что надо бы улыбнуться. Она улыбнулась в ответ и через мгновение вошла в дом, покачивая юбкой на аппетитной заднице.