Джеку стало холодно и жутко от ее безжизненного голоса, повторяющего "Никогда". Он подумал, что лучше бы Мона кричала или захлебывалась в слезах. Забывшись, он протянул дрожащую руку к ее лицу — погладить, утешить, коснуться волос, пахнущих фиалками. И — больно стукнулся костяшками пальцев о монитор.
Он не знал, кто Мона на самом деле. Может, столетняя старуха, которая еще могла помнить запах моря и фиалок в саду под звездами. Может, девочка (из этих, детей с ускоренным развитием), которой захотелось поиграть. Он не хотел знать.
Потому что если для Моны это могло быть игрой, для него это было жизнью. Единственно возможной.
— Я желаю тебе удачи, Игорь-Джек. — Карие глаза Моны были серьезными. Встревоженными. Она волновалась за него. (Или — послушно изменяла свое компьютерное лицо, повинуясь движениям рук какой-то развлекающейся девчонки). — У тебя все получится. Я верю. И ты верь. Тогда получится.
— Спасибо, — искренне сказал Игорь-Джек. В конце концов, больше некому было пожелать ему удачи.
Иногда, измученный нелепыми предположениями и кошмарными снами, где смеющееся лицо Моны превращалось в скалящийся череп, обтянутый морщинистой кожей, он почти собирался с духом предложить ей встретиться — на самом деле. Но всякий раз, уже добравшись до монитора, трусил. Он не мог позволить себе потерять единственное, что у него было в жизни. Электронный морок, мультяшное наваждение.
Хуже этих снов была одна мысль, которую Игорь-Джек пытался гнать от себя (не более успешно, чем ночные кошмары). Окажись настоящая Мона похожей на саму себя (так почти не бывает — в дебрях виртуальных миров обычно ищут недостающее, себя-противоположность, во внешности и характере) — так было бы еще хуже. Потому что все остальное — запах моря, чай под звездами с ночными ароматами цветов, дом на побережье, дети, ласковый пес — остальное было невозможно. "Никогда. Никогда." — вспоминал он бесцветный шепот Моны.
До ближайшей остановки Игорь-Джек добрался за минуту. Он решил, что если получит эту работу — то наберется мужества встретиться с Моной. Какой бы она ни была (столетней старухой?!). Ведь оставались еще разговоры, молчание, одинаковые сны. Пусть не будет той жизни, о которой они с Моной мечтали; но ведь может быть что-то другое. Настоящее прикосновение рук. Взгляд в живые глаза. Голос. Смех. Не так уж и мало…не мало — для чего? Для счастья?…
Игорь-Джек напоминал себе, что радоваться преждевременно. Он еще не получил работу. Не встретился с Моной. Но он не мог удержаться. Губы двигались помимо воли, сползая в улыбку. Жизнь неожиданно оказалась звонкой и сияющей — как хрустальный бокал, который много времени пылился в сумерках шкафа, а теперь его отмыли начисто и до краев наполнили искристым солнечным шампанским. Игорь-Джек успел пока сделать только глоток, но теперь золотой хмель бродил в нем, искрился пока беспричинным восторгом, рвался на губы счастливой улыбкой.