Поскольку взрослые люди научены контролировать свои эмоциональные состояния, Дэвидсон проводил множество экспериментов на совсем маленьких детях – их эмоции естественны и неподдельны, а потому были важны в рамках его исследований «эмоционального мозга».
Так вот, примерно через десять лет после получения тех результатов, о которых я уже вам рассказал,
Дэвидсон поставил эксперимент, в котором с помощью энцефалографа регистрировал реакции мозга девятимесячных детей на исчезновение матери.
Соответствующие датчики подключались к голове малыша в присутствии матери, потом ещё какое-то время она проводила со своим ребёнком, а затем – по заметной только ей команде экспериментатора – покидала комнату. Ребёнок оставался один.
Конечно, все без исключения дети не были в восторге от подобного поворота событий. Но их реакции, если опустить общую обеспокоенность, всё-таки были разными:
• одни дети принимались тревожно кукситься и рыдать,
• а другие – напротив, начинали с любопытством оглядываться по сторонам.
Проще говоря, одни переживали уход родителя, как психологическую травму, а другие – как повод заняться чем-то другим. То есть, для одних связь с матерью была чрезвычайно важна, а другие достаточно спокойно могли занять себя чем-то другим в её отсутствие.
Вот эта неготовность подменять взаимодействие с человеком какой-то другой деятельностью (которая напрямую не связана с другими людьми) и является типичной особенностью «невротика».
С другими людьми он способен заниматься чем угодно и сколько угодно, а вот сам по себе – один на один с окружающим миром – он чувствует себя некомфортно. В отличие от «шизоида» и «истероида», «невротик» нуждается в стае, причём с самого, так сказать, младенчества.
Но мы отвлеклись… Вернёмся к энцефалографическим результатам этого исследования – какие зоны мозга активизировались у детей, которые переживали «травму потери», а какие – у тех, что реагировали на уход матери любопытством к окружающей обстановке?
Думаю, вы легко можете дать ответ:
• «правополушарные» дети крайне тягостно переживали уход матери,
• а «левополушарные» – относительно легко переключались на другие раздражители.
То есть то полушарие мозга, которое у нас, как мы знаем благодаря исследованиям Майкла Газзанига, фактологическое (правое полушарие головного мозга), одновременно и более социальное.
А вот то, которое у нас больше языковое (по крайней мере, ему предстоит таким стать, когда эти дети вырастут), чем фактологическое (левое), напротив, менее социально – если нет вокруг других людей, оно займётся чем-нибудь ещё.