Насладиться прелестями ясной ночи ему не удалось. Свет в палате загорелся опять. И выключился. Потом друг за другом загорелись все окна третьего этажа и так же, друг за другом, погасли. Как будто кто-то очень быстро пробежал по коридору, щелкая выключателями сначала в одну сторону, затем в другую. И тут же свет залил холл первого этажа.
Платон привстал со скамейки.
Творилось нечто странное. В холле никого не было, свет зажигать было некому.
А потом кто-то решил порезвиться с выключателями второго этажа – сначала загорелись окна через одно, потом погасли и вспыхнули те, что до этого были темными. Так повторилось несколько раз, и здание опять погрузилось в темноту.
Платон медленно подошел к крыльцу, тронул ручку входной двери. Она была заперта.
– Вот паразиты, – прошептал он. – Все-таки выбрались. Неужели эта врачиха оставила двери открытыми? Я же просил ее это не делать.
Совсем рядом щелкнул выключатель, и свет загорелся под козырьком крыльца.
Платон почувствовал, как шея его деревенеет и как ему становится трудно повернуть голову, чтобы посмотреть, кто же это сделал.
Выключатель был рядом. Можно было протянуть руку и коснуться его заляпанной краской поверхности. Так он и сделал. Выключатель оказался холодным и немного влажным. Прямо у вожатого на глазах клавиша, звонко цокнув в тишине, провалилась одним краем внутрь, и лампочка умерла. Потом какая-то неведомая сила надавила на верхнюю часть клавиши. Тусклый свет озарил крыльцо.
Цок. Свет. Цок. Темнота. Цок. Свет. Цок. Темнота.
Когда свет загорелся в очередной раз, Платону сначала показалось, что он ослеп, – до того все стало нестерпимо белым. И только когда он начал различать предметы, то увидел, что прямо перед ним стоит огромная белая статуя барабанщицы. Голова у нее была наполовину разбитая. Глаза смотрели пристально.
Именно смотрели. Были они темные и выглядели ярким пятном на белом лице. Темные губы кривились в наглой ухмылке. Рука с палочкой была вытянута в сторону выключателя. Легкий нажим, и все вокруг исчезло. Остался белый силуэт статуи, да от яркого света перед глазами Платона танцевали разноцветные бабочки-искры.
Свет загорелся.
До Платона дошла страшная правда.
– Тебя же разбили! – еле слышно прошептал он.
– Разбили. Но не меня, а ту, другую. А я лежу, закопанная под крестом.
С этими словами барабанщица резко приблизила свое лицо к лицу вожатого, и они оба растаяли во вновь наступившей темноте.
Увидев это, Глебов чуть не слетел с подоконника.
Как открыть фрамугу, они придумали давно, и вот сейчас, распахнув окно, внимательно следили за передвижениями вожатого. Что происходило под козырьком, было не очень хорошо видно. Платон постоял там какое-то время, потом замигал свет и на крыльце возникла статуя. Они обменялись двумя фразами и растворились в резко наступившей темноте.