Нездоровилось. На станции Джанкой увидел себя в зеркало. Белки канареечного цвета. Пошел к доктору. Эпидемическая желтуха. Везет же в этом году… По-настоящему надо лечь в лазарет, но, если я буду держать диету и поменьше вставать, можно лечиться и на батарейной базе. На фронте ни в коем случае. Все равно придется эвакуироваться.
Пришлось просидеть всю ночь в зальце станции Курман-Кемельчи. Пока темно, безнадежно искать хутор, в который перешла база. Лечь некуда. Всюду солдаты. Двое спят на столе, подложив под головы английские вещевые мешки.
Рассвет. На оконных стеклах стали видны ледяные папоротники. Станционный сторож задул каганец. Один из солдат, улегшихся на столе, запускает грязные пальцы за воротник френча. Дергает плечами. Не просыпаясь, поворачивается ко мне лицом. Миша Дитмар! Он самый… Должно быть, болен. Под глазами желто-синие отеки, нос заострившийся. Очень похудел. Даже по рукам заметно. Второй тоже наш… Володька Зелинский. Щеки заросли до неприличия. Не щетина, почти что борода.
Наконец-то они просыпаются. Володька открыл цыганские глаза, смотрит на меня и явно не видит.
– Зелинский!
– Господин капитан… мы уже думали…
– Подождите, батарея цела?
– Так точно… стоит в Армянском Базаре. Ужасно плохо. Все разбито… некуда деваться… Шикарные бои были, господин капитан. Жалко, вы как раз уехали в эту командировку…
* * *
Вечер. Собираемся пить чай. Мальчик-красноармеец[20] принес стаканы и не уходит.
– Ты что, Алеша?
– Господин полковник, где это Юшунь?
– Село одно… Теперь туда проведена железная дорога. А почему тебя интересует?
– Да там татарин со станции приехал… Рассказывает, красные взяли Юшунь.
– Глупости, Алеша… Напутал и больше ничего. Ты об этом не болтай. – Мальчик ушел. Сидим и молчим. Конечно, вздор форменный. Последняя укрепленная линия… Впереди Перекопский вал. Вообще, все это тыловая паника. Но все-таки неприятно, что жители уже говорят всякую чушь.
Перед тем, как лечь спать, старший офицер молча курил. Потом сказал мне:
– А что, если правда.
Мы оба отлично знаем, либо неправда, либо конец. За Юшунью ровная степь и ни единого окопа до самого моря.
Разделись и подполковник задул лампу. В темноте долго вижу красный уголек его папиросы. Я один. В крайнем случае могу застрелиться. У него на базе семья. Приехал навестить. Через два дня должен вернуться на фронт.
Никогда не видел этой физиономии. Офицер. Бледный, бородатый. Кажется, нетрезв. Свечка в руке дрожит. Чего доброго, закапает меня стеарином.
– Сейчас же вставайте!.. Отступление… К утру велено быть в Сарабузе.