2 декабря. С утра тепло как весной. Бродили долго вблизи от лагеря с кадетом В. Он, бедняга, сильно осунулся, сгорбился и зарос беленькой щетиной. Все время кашляет и злится. Не узнать прежнего щеголеватого, жизнерадостного кадета.
Пришлось услышать массу горького. Солдаты якобы в один голос (значит, и добровольцы) говорят о том, что мы, офицеры, обделяем их, чуть ли не воруем продукты и т. д. Обидно, провоевав вместе два года, слышать те же речи, какие говорились в изобилии на всех митингах в семнадцатом году.
3 декабря. Наши беглецы-фейерверкеры (Р., Л. и Ш.) попали в грязную историю. Границы им перейти не удалось, вернуться в батарею страшно, и они, все трое, лежат в лесу в трех верстах от лагеря. Попросил командира дать им возможность вернуться, и он частным образом разрешил. Хороший пример для остальных – разговоры о бегстве сами собой прекращаются.
4 декабря. Понемногу вводятся порядки мирного времени. С вчерашнего дня подъем в семь часов по трубе, в пять – вечерняя перекличка. Все порядочно позабыли уставные порядки и команды (пр. № 3). Кроме того, всем как-то не по себе. Никто не может сам себе объяснить, для чего это все теперь делается.
Приехал… из Симферополя Демка Степанюк. В Симферополе откуда-то грабанул три добровольческих миллиона. Когда началась паника, отправился в пожарную команду, запряг пару лучших лошадей и уехал в Севастополь. Пароходы уже были на внешнем рейде, но отставших подобрал американский миноносец, и на нем Демка доехал до Константинополя. Пролежал несколько дней в лазарете и добрался сюда. Для неграмотного девятнадцатилетнего парнишки совсем здорово! Не пропадают русские Фильки.
5 декабря. Из Константинополя приехал поручик Л. Генерал Врангель, по его словам, остается там. Издан якобы приказ, что Армия остается армией, но воевать будет только против большевиков. Вечером полковник Ск. собрал всех михайловцев и предложил обсудить, как отпраздновать столетие нашего Училища. Решили накануне (24 ноября по старому стилю) отслужить панихиду, на следующий день молебен и, если удастся, устроить маленький завтрак. Меня, как знающего язык, командируют к французам попросить вина и консервов. Грустный юбилей некогда блестящего училища. У михайловцев тоже грустный вид – обтрепанные, небритые; кое-кто (и я в том числе) в развалившейся обуви.
6 декабря. С утра отправился вместе с полковником Ск. и Г. в город. Идти тяжело – сильно болят вновь открывшиеся язвы на левой ноге (воспоминание об орловских морозах прошлого года).
В фуфайке и кожаной безрукавке совсем жарко. Голубое море, голубое небо, босые турецкие бабы, свежая капуста и лук на базаре… все еще не могу привыкнуть к средиземноморской зиме. Французы в выдаче вина отказали, и притом довольно-таки неделикатно. Познакомился с французским консулом (на почве продажи кожи для подполковника Г.). Он, наоборот, оказался очень любезным, обещал снабжать нас газетами. Долго рассказывал консулу и его семье о добровольческой армии. Вопросы мне предлагали чрезвычайно дикие – например, обитаема сейчас Одесса или же город совершенно разрушен. Таким образом, классическая «клюква» продолжает расти.