— Как там у вас, Петушков? — Не дожидаясь ответа, Баталов по стремянке поднялся к борту пилотской кабины и неожиданно для Джона просунул в нее голову. Узкое загорелое лицо старшего летчика вытянулось от удивления. Раз два дрогнули ноздри тонкого носа, и вдруг, осененный внезапной догадкой, Аркадий приказал:
— Лейтенант Петушков, вылезайте из кабины! — И когда тот оказался на земле. Аркадий ледяным шепотом произнес: — Вы же пьяны.
— Я? — оторопело переспросил Джон. Нелепо моргая, он смотрел на Баталова и чувствовал, что уже катится в глубокую пропасть. Тайна, которую он так долго успешно скрывал, выпирала наружу, как ржавая пружина старого дивана в гарнизонной гостинице. Он сделал последнюю попытку обратить все в шутку.
— Пьян? — переспросил он. — Но ведь так же говорят о том, у кого заплетается язык и ноги. Вы же, генералиссимус, легкий перегар, излучаемый вашим верным и раболепным подчиненным, возвели в космическую степень.
Петушков глуповато рассмеялся, но тотчас же смолк, увидев ярость в глазах Баталова. Аркадий сильно встряхнул его за плечи, лицом повернул к себе.
— Слушай, мелкая дрянь! Никакой я тебе не генералиссимус, а старший летчик, твой первый начальник, лейтенант по званию, и если ты попытаешься еще раз так по-фиглярски оскалиться, то получишь в зубы.
— Но почему же так оскорбительно?
— А потому, что я теперь все понял, — побелев от бешенства, продолжал Аркадий. — Ты сознательно травишь себя водкой, чтобы поднимать давление крови и бежать от полетов. Гаденький, подленький тип, ты мечтаешь об увольнении из авиации по состоянию здоровья, но я тебя прекрасно раскусил и гарантирую: этого никогда не произойдет! — Аркадий, сжимая кулаки, гневно вглядывался в рыхлое лицо Петушкова. За внешней невозмутимостью он угадывал состояние тревоги, переходящей в панику, и от этого становился все злее и злее. — Слушай, Петушков, — понижая голос, говорил он, — да ты знаешь, чему равен твой поступок?
— Никак нет, — выдавил с жалкой улыбкой Джон. — Полагаю, не поступку князя Курбского, бежавшего от царского гнева.
— Хуже. Поступку солдата, ранившего себя перед атакой в руку. Дезертирству с поля боя. Да я тебя под суд военного трибунала могу!
У Петушкова побелели губы.
— А то попросту морду тебе раскровеню, — зло, но уже успокаиваясь, промолвил Баталов. — Вот ты треплешься обо мне, что я генеральский сынок, скороспелый выдвиженец, опекаемый офицер. Так знай, что генеральскому сынку и это можно. Врежу тебе промеж глаз — и будь здоров. Никто не спросит за то, что набил морду негодяю, который срамит авиацию. Понял теперь или нет? И я тебе не буду читать никакой морали, пусть этим наш замполит занимается. Или возьмись за ум, или получишь по шее в прямом и переносном смысле.