— Ах ты сволочь! — заорал Коржов и, схватив табуретку, занес ее над головой пленного.
— Отдай! — закричал на него комиссар и вырвал ее из сильных рук командира.
Немецкий летчик равнодушно повел глазами:
— Это и есть гуманное обращение советских военных властей с пленными?
Комиссар Авдеев ногой отпихнул табуретку, так что она с грохотом повалилась на пол, и закричал еще свирепее Коржова, которого только что унимал:
— Потише, полковник. А то я не посмотрю на то, что в ваших жилах течет баронская голубая кровь. Тресну так, что костей не соберете. Какое вы имеете право говорить о гуманности! Ваш путь по нашим дорогам — это путь насилий и зверств.
— Лозунги, — не совсем уверенно усмехнулся немец.
— Лозунги! — вскричал успокоившийся было Коржов. — А дети, которых ваши солдаты бросали под Вязьмой в колодцы! А пленные, которых в Смоленске и Минске вы живьем закапывали в траншеи! А беженцы, погибшие под гусеницами ваших танков! Это что? Лозунги?
На побелевшем лице полковника, выдавая волнение, дернулся мускул. Словно пытаясь защититься, он поднес к лицу обветренную жесткую ладонь.
— О майн готт! О, какой позор! И вы обвиняете в этом меня, наследника рода фон Корновых! На нашем фамильном гербе написаны слова: мужество и справедливость.
— Нас не интересует ваша геральдика, — прервал его комиссар Авдеев, — можно подумать, это не вы штурмовали на своем «мессере» колонны наших беженцев и расстреливали с воздуха женщин и дряхлых стариков.
Немецкий полковник сделал протестующий жест.
— Война — это страшная штука, и в ней нельзя обойтись без жестокостей. Но, честное слово, я не вешал вашу Зою Космодемьянскую и не бросал в колодцы грудных детей. Я не верю, что это могли сделать солдаты великой Германии.
— Воспитанные на идеях Ницше, — подсказал комиссар Авдеев.
— К черту Ницше! — исступленно воскликнул немец. — Это не мой философ. Повторяю: я из древнего рода. Мои предки служили Фридриху Великому. В наших правилах воевать честно и честно служить своей родине. Сейчас идет большая война, потому что двум таким богатырям, как Германия и Россия, трудно ужиться на одном континенте. Родина потребовала воевать, и я воюю. Но воюю честно, как рыцарь.
Коржов с хрустом сжал огромные кулаки.
— Так вы, что же, господин барон, в лайковых перчатках, что ли, воюете?
Немецкий полковник поборол охватившее его волнение, и в его темных глазах появилась надменность.
— Вы ошибаетесь, господа советские офицеры. Я никогда не пикировал на русских беженцев, хотя часто их видел на дорогах войны. Если это делали какие-нибудь негодяи, то они заслуживают военно-полевого суда и смерти. Я же рыцарь воздуха, один из асов рейхсмаршала Геринга. Если хотите убедиться, то вот. — Он рывком сверху вниз сдернул молнию и распахнул полы летной куртки. На форменном френче глухо звякнули два Железных креста. — Я воюю по правилам и в эскадре заслужил от нашего командира прозвище «несбиваемый».