— Мертвый.
— Весной на его месте зашумит живой, — тихо возразил Баталов.
Она как-то серьезно посмотрела на него. Никакого страха не было у нее в глазах, одна тоска.
.— Антоша… я не доживу до весны.
— Анна, да как ты смеешь! — в бешенстве закричал он. — И мысли такие выкинь из головы! Я тебя ко всем академикам медицины повезу, любые лекарства достану, самые новейшие.
— Антоша, — тихо вздохнула Анна, — академики не помогут. Это неизлечимо. У меня на руках точно так заболела мать, а потом отец. Это рак, Антоша.
Через месяц Анна уже не могла вставать. Она лежала в постели, страшно изменившаяся, с высохшими руками и ногами, охваченная острыми болями, сжигаемая высокой температурой. Лицо ее покрылось глубокими складками, по-старушечьи дряблой стала кожа на шее, и только глаза, страдающие, воспаленные, оставались прежними. Баталов привозил домой лучших московских специалистов, но все они покидали его жилище, беспомощно разводя руками:
— Мы только врачи, а не боги.
— Знаю, — мрачно обрывал Баталов, а про себя еще более жестко думал: «Грош цена всей вашей онкологии, если Анку мою на ноги поставить не можете».
Стараясь ее ободрить, он склонялся к самому изголовью и шептал в пылающее лицо:
— Слышь, Анна. Тут, говорят, какой-то новый препарат появился. То ли швейцарский, то ли американский. Может, попробовать?
— Спасибо тебе, — качала она головой. — Какой ты у меня хороший, ты бы все для меня сделал, если бы мог. Весь бы земной шар перевернул и точки опоры не стал бы искать, как тот греческий мудрец.
— Анка, — глотая подступающую горечь, предлагал ей Баталов. — Может, тебя лучше в больницу поместить? В самую хорошую. Добьюсь отдельной палаты. Уход будет идеальный, не то что я тут с тобою…
Она смотрела на него умоляющими глазами и говорила:
— Антоша, если я вам с Аркашкой не противна, оставь меня здесь. До самого последнего моего часа оставь.
И он покорно кивал головой. Иногда он помогал Анне одеться в яркую шелковую пижаму и по ее просьбе на руках подносил к широкому окну, выходившему на главную улицу академического городка. На деревьях, аллеях и скамейках лежал тонкий слой нежного, только что выпавшего снега.
— Какой он пушистый, — удивленно говорила Анна,
— Да, — машинально подтверждал Баталов, думая о том, что она сейчас ничего не весит.
— Антоша, ты помнишь, такой снег лежал под Киевом в январе сорок четвертого, когда фашисты из-под Житомира в контрнаступление пытались переходить? Помнишь, ты водил группу бить по автоколоннам? Мы тогда шли на бреющем, и я тебе по СПУ прокричала: «Антоша, снег-то какой пушистый!», а ты не разобрал и мне в ответ: «Что? «Мессеры»?» А я тебе опять: «Снег под нами какой чистый!», а ты мне: «Чудачка, следи за воздухом и не отвлекай!» Глупый! Никакой в тебе поэзии не было. — Она прижалась горячими губами к его уху и слабо поцеловала. — Прости, Антошка… до конца я буду тебя любить. И если бы был тот свет, то и там тоже.