— Спасибо, Анка, но я тебя еще сильнее.
— И такую уродину?
— Какая же ты уродина? Твою душу никакая злая болезнь замутить не может.
— Положи меня, я устала, — глухо обратилась к нему Анна. — Слушай, Антоша, это уже наступит скоро. Но я этого ни капельки не боюсь. Я же была и под зенитками, и от «мессеров» отбивалась. И ты меня кое-чему научил. А это — словно в боевой вылет идти, из которого не вернешься. — Она с тоскою обвела глазами пузырьки и ампулы на придвинутом стуле, шприц, приготовленный для укола. Когда у нее появлялись сильные боли, Баталов делал уколы, и Анна немедленно проваливалась в сон. — Смерть, она глупая, — продолжала Анна рассуждать слабым голосом. — Она думает, что все отнимает у человека, а на самом деле бессильна. Разве может она отнять воспоминания о тебе, о лучших наших днях, или любовь к бедному Аркашке, или даже к этому пушистому снегу. Глупая она, эта смерть. Она только сердце и пульс может остановить. Антоша, я хочу с тобой поговорить коротко и серьезно. Отнесись к тому, что произойдет, как к неизбежному. Мне уже не так много осталось. Неделя, не больше. Не утешай, ты же смелый, и я тобою горжусь. Будь и сейчас смелым. Выслушаешь?
— Да, — сказал он и покорно опустил голову.
— Это хорошо, что Аркашка стал ходить в детский садик и появляется дома лишь по вечерам. Не надо испытывать детское сердце. А я вот о чем. Ты мужчина, Антоша. Молодой, сильный, красивый. И я тебя даже сейчас ревную… не могу представить, как ты… ну да ладно.
Баталов, словно защищаясь, поднял руки:
— Анна, зачем ты об этом? Не надо.
— Нет, надо, — резко перебила она. — Надо потому, что жизнь — это жизнь. Будут в ней дальше и у тебя другие женщины, от этого никуда не денешься, какими бы клятвами меня ни заверял. Но у меня есть к тебе жестокая последняя просьба. Очень жестокая, Антоша. Выполни ее во имя нашей любви. Это очень нелегко, Антоша, но ты сильный и если захочешь, то сможешь.
— Я тебя слушаю, Анна, — не поднимая головы, глухо откликнулся он.
А она продолжала, с трудом улыбаясь:
— Ты меня не только как любимую женщину выслушай. И как боевого товарища, как бывшего члена экипажа. Понимаешь?
— Понимаю, — уронил он.
Анне становилось хуже. Тяжелые веки опустились, дыхание стало неровным, но, побеждая надвигающийся обморок, она продолжала:
— Аркашка у нас растет, Антоша. Он не должен вырасти плохим. Ему есть в кого пойти. Только мальчик как деревцо, ему не одна поливка, но и подпорка нужна. Не оставляй его на чужого человека, Антоша. Дай ему хоть чуть-чуть расправить крылышки. Словом, я тебя очень прошу. Понимаешь, очень. — Она начинала уже задыхаться, и Баталов потянулся было к шприцу. Но Анна с усилием раскрыла глаза и остановила его: — Не надо, дослушай, или я никогда уже об этом не скажу. Встречайся с другими женщинами, Антоша. Мне очень больно от этой мысли, но я тут беспомощна, потому что нельзя быть сильнее жизни. Но поклянись мне, Антон, если любил меня по-настоящему. Я знаю, это жестоко… это очень жестоко. Но я прошу тебя, если в силах, поклянись, что семь лет у нашего сына не будет мачехи и ты не женишься на другой. Пусть он хоть чуточку подрастет, а сейчас не надо.