— Значит, в будущем году мне тут одной расплевываться, — вздохнула она, мрачнея на глазах. — Что, неужели так все плохо?
— И да, и нет, — поморщился я. — Наверное, у меня просто неподходящий менталитет для маленького городка. Как и у Жанны.
Софья Николаевна тихонько засмеялась:
— Надо же. Впервые такое слышу. Увольняются обычно ради большей зарплаты, карьерного роста — по каким-то таким причинам. Но вот чтобы из-за неподходящего менталитета…
— Осуждаете? — Я посмотрел ей в лицо, но она глядела в окно, в прозрачно-голубое небо, к которому устремлялся легкий сигаретный дымок.
— Восхищаюсь. Дмитрий Владимирович, вам моего одобрения хочется? Одобряю. Если решились что-то менять — меняйте. Назад скатиться никогда не поздно, а впереди, может, лучше будет. Юля-то тоже в Красноярск поступать поедет?
Я любил Софью Николаевну в том числе и за то, что она ни разу не заговорила со мной о Юле, если только того не требовали обстоятельства. Но вот сейчас волшебство рассеялось.
— Она не моя дочь. — Фраза прозвучала сухо и даже злобно, однако выскочила легко. Стоит раз отречься, и потом само собой получается.
— Я этого не говорила! — Меланхоличное безразличие как ветром сдуло. Софья Николаевна смотрела на меня и часто-часто моргала, будто собираясь заплакать. — Дим… Дмитрий, то есть, Владимирович, вы простите, что я так…
— Ничего, — постарался смягчиться я. — Вы лучше скажите, когда это у вас появился страх публичных выступлений?
Она моргнула еще несколько раз, теперь — недоуменно. Потом, сообразив, усмехнулась:
— А… Валерьевна какая-то странная. Будто пьяная, честное слово. Я, в общем, напугалась и сказала, что больше чем перед классом выступить боюсь. А она вам позвонила, да?
Мы одновременно посмотрели на часы: Софья Николаевна опустила взгляд на запястье, я достал из кармана брюк мобильник. Пора спускаться в актовый зал на генеральную репетицию.
— Позвонила, просила подменить. Пришлось согласиться. У человека горе…
— Горе? — озадачилась Софья Николаевна.
— Она вам не сказала? У нее муж умер.
— Как?! — Софья Николаевна откинулась на спинку стула, будто шарахнулась от меня.
— Не знаю, как. Потому она в таком состоянии…
— Но постойте. Он ведь на нее кричал!
Я забыл о сигарете, дымящейся в левой руке.
— Простите?
— Когда она звонила, он на нее кричал. Что-то… Я не совсем поняла, но он очень сильно ругался, обзывал ее… Ну, всячески оскорблял ее интеллектуальные достоинства, вот, — выкрутилась Софья Николаевна. — А она сама так невнятно говорила, я едва поняла, чего она от меня вообще хочет. До сих пор звон в ушах стоит…