С самого начала мне пытались подсадить в купе даму с ребенком. Я поднял страшный «хай», вызвал начальника] поезда и стал на него орать. Потом прикинулся сумасшедшим и стал грозить, что выброшусь из поезда. Они испугались и дали мне мужчину — уголь[ного] генерала. Он меня мало беспокоил, так как все время пил в ресторане или играл в купе в преферанс. Приходил только ночью — спать. В Новосибирске они все слезли, и я остался один в купе уже до конца поездки. Девять дней мой слух терзало радио, которое фальшиво, детонирующе до ужаса, играло пластинки Утесова, Бернеса и др[угих] светил нашей эпохи. Особенно много было Александровича на еврейском языке. Почему? Не знаю. Потом, когда население поезда узнало, что я еду, — началось массовое паломничество пьяных пассажиров. Меня обнимали, тискали, обслюнивали и чествовали насильно до потери сознания. Я вспоминал слова Саши Черного:
Боясь, что кого-нибудь плюхну. Пробрался тихонько на кухню И плакал за вьюшкою грязной Над жизнью своей безобразной!
Под самый конец меня поймали в ресторане молодые летчики и моряки — очень славные ребята, которые с таким обожанием слушали меня, окружив кольцом, и так благодарили меня за то, что я вернулся на родину, и за песни, с кот[орыми] они, по их выражению, «с детства не расстаются», и за то, что я стал играть в кино… что это меня как-то утешило, и я подумал, что, в сущности, публика не виновата в том, что я избрал себе такую профессию, в то время как, если бы я был инженером, или банщиком, или, на худой конец, ветеринаром, я бы тихо и скромно ставил клизмы коровам и меня бы никто не знал и не чествовал! Так в размышлениях я доехал наконец до Владивостока. Отоспался, и вечером мы все пошли в цирк, «чтоб забыться». Сегодня первый концерт. Я простужен и чувствую себя неважно. Город огромный, грязный, мощенный булыжником, битком набитый пьяными. Сюда из Магадана прибывают время от времени отсидевшие сроки преступники, набитые деньгами, скопленными за долгие годы работы в лесах, и др., и пропивают их в несколько дней. Потом начинают грабить и опять садятся на прежнее место. Драки на каждом шагу, город портовый, и страсти тут морские, буйные. Никаких комиссионок тут нет. Так что твои мечты развеялись прахом. То есть они есть, но, кроме рваных брюк и стоптанных ботинок, в них ничего нет. Кораблей никаких нет, кроме наших. Губной помады никто не привозит. О, ужас! Правда, на базаре, говорят, продают живых крабов. Но кто их будет варить? И с чем их есть? Майонез остался у Елисеева. А устрицы вообще обиделись и ушли отсюда вместе со старым режимом. Такова картина «на сегодняшний день», как говорится.