Киппи заявился примерно через час после пробуждения. Неизвестно, где он бродил эти дни, но на бельчонка нельзя было смотреть без слёз. Длительный голод и жажда совершенно вымотали его; он больше не лавировал проворно между стеблями, а передвигался медленно, словно о чём-то задумавшись. Увидев, что я сижу, он подошёл ко мне так быстро, как мог, и прижался к ноге. Совершенно обычный измученный зверёк, привыкший к человеку. Я присматривалась к нему, когда крошила хлеб и наливала воду в колпачок, но не заметила ничего особенного. К тому времени краски видения стали блекнуть, и я решила, что нет ничего особенного в том, что я увидела во сне именно Киппи: должно быть, моё беспокойство за него смешалось со стремлением к Маяку, выдав на-гора такой сигнал. Обдумав это, я успокоилась и стала гладить пиршествующего зверька по голове, благодаря Бога за то, что он не лишил меня маленького, но такого преданного спутника.
За пару дней, что я лежала в горячке, пустырь успел иссохнуть, как песок пустыни. Кроме спутанной травы, ничто не указывало здесь на недавний ливень. На деревья я стала натыкаться реже, зато земля пошла очень холмистая. Ноги, ослабевшие после болезни, быстро уставали от бесконечных подъёмов и спусков. Киппи я посадила на плечо, там он сидел, погрузив коготки в ткань рюкзака. Его тёплое дыхание согревало мне мочку уха.
Что касается Маяка, то он рос, как тесто на дрожжах. Когда я направляла луч фонаря на него, мне казалось, что два луча пересекаются, проникая друг в друга. У меня не осталось сомнения, что прожектор расположен не на вышке или холме — это могла быть только гора. Ни одно искусственное сооружение не могло достичь такой высоты. Никакой горы в этом месте не должно было быть и в помине, но это не удивляло меня. В конце концов, я насмотрелась вещей более странных. Меня волновала мысль о том, как я буду взбираться наверх. Если склон будет крутым и каменистым, а дорогу на вершину я не разыщу, то восхождение будет опасным.
Стало холоднее. Я привыкла к постоянному недостатку тепла, но полностью сжиться с этим было нельзя. Мёрзло лицо, отнимались руки и ноги. А когда я спала, мёрзло всё. Природа остывала, но почему-то не так стремительно, как завещал мрачный парень из университета. Я думала над этим перед сном, глядя на огонь Маяка. И пришла к выводу, что дело во времени. Что там говорил отец — Осевые часы могут управлять ходом времени? Если так, то сейчас часы здорово отставали.
— Представим себе, Киппи, — говорила я бельчонку, который лежал у меня на груди и касался подбородка пушистым хвостиком, — что кто-то снова испортил эти треклятые часы, и они очень сильно замедлили ход. Это многое объясняет. Если поломка пришлась в полночь, ночь станет почти бесконечной, растягиваясь, как резина. Назови меня гением, я жду.