Насыпали землей мешок. Подходили поочередно, подымали и от телеги до телеги проносили. Кто унесет, на работу. Кто нет — оставайся.
— Торопись, торопись! — кричал чесучевый, — целых полдня потерял, вас отыскивал. Жживва! Сейчас камыши подожгем!
Сказал торопливо Анрейша одному из томских:
— Пересядь, мне лошадь надо.
— Нашто те она?.. на двух хош?
— Девка счас придет, Варвара… Вместе скитаться пойдем!
Подошла Варвара к мешку, оглянулась на мутно-жолтые камыши, на скуластое анрейшино лицо. И на дорогу посмотрела, в лес, куда уходили поднявшие мешок. «Не подымит Варвара, бросит мешок, останется».
— Торпись, торпись!..
Посмотрела она еще. Пахнуло из леса смолью, пылью теплой и густой. Наклонилась она над мешком, схватила за концы.
— «Не осилит, Варвара, не подымит»…
Нагнула она плечо, вскинула мешок и понесла.
— Ну, стерва! — сказал один из томских.
* * *
Трещали разгораясь камыша. Лип на зеленую воду похожий на туман серый дым. Кричала испуганно птица.
Вырезал Анрейша из бабкиной юбки четыреугольную тряпку. Нацепил тряпицу на палку. Заткнул палку за пояс.
Спросили томские:
— Куда ты?
Был у Анрейши липкий серый как дым взгляд. Утомленно шла лошадь. Давило копыто мягкие травы. Было копыто как большой зеленый цветок.
Отвечал Анрейша:
— А пойду я, скажем, к чернобандистам.
Обида
I.
Старик Прозоров доживал седьмой десяток. Огромное дело свое — мануфактуру — он уже давно передал сыновьям и только время от времени, по праву старшего, заглядывал в контору, просматривал балансы и, задав несколько вопросов кому-нибудь из сыновей, уходил, почтительно провожаемый служащими. Может быть, дело велось и не так, как при нем, но он не вмешивался. Сыновья его — три крепкие дуба, кряжистые, немного хмурые, упрямые, — своего не упускали, и капитал фирмы все рос и рос.
Для себя старик оставил садик на дворе, присмотр за домом и глухими приземистыми амбарами, заваленными товаром, — и еще благотворительность. Случалась ли беда какая в его районе, пожар ли, внезапная смерть, старик Прозоров на другое утро уже был там на месте, и старым опытным умом озирал с высоты своих шестидесяти восьми лет чужое бедствие. Вникнет, покряхтит, припомнит такой же случай в прошлом, а потом подойдет к вдове или вообще к пострадавшему и, чтобы не слыхали другие, прикажет вечером зайти к нему в кабинет. Никто греха на душу не возьмет и не скажет, чтобы Василий Петрович в таких случаях не помог. То на службу определял, то деньгами выручал, а то просто товару приказывал выдать из конторы: торгуй, дескать, наживайся и восстанавливай прежнее.