Пусть в Хайфоне к бывшим политическим подпускают «ищеек», а там — провалы, суды — и головы летят на плахах! Нигде нет такого страха, как в Намдине. Мосье Тао великий мастак: нет ни одной заводской смены, ни артели грузчиков, нет такой улицы, где б не сидели его люди. Есть они среди учителей и школьного начальства, в правлениях благотворительных обществ и спортклубов, меж городских тузов и даже французских патеров. Отец опасается сына, жена — мужа, брат — брата. Хозяева приглядывают за рабочими, начальство — за служащими: кому прибавку пожалуют, кому премиальные; купцу подкинут монополию на ходкий товар, интеллигента обласкают, поднесут «сувенир» подороже. Сколько строчится доносов, сколько разогнано организаций — легальных и законопослушных…
Поэтому Минь, получив в ссылке «вольную», обрадовался было, но, прочтя последние строки: «Направляется под надзор полиции на место рождения, в город Намдинь», — снова расстроился и пал духом.
Он не был в родных краях без малого десять лет: сперва вел подпольную работу далеко отсюда; потом — тюрьма; а там еще три с лишним года тянул лямку ссыльным поселенцем в Бакме, Футхо и Баване. И на родину, честно говоря, его особенно не влекло. Напротив, от случайных встреч с роднею ли, с бывшими ли приятелями и связанных с ними воспоминаний он ждал лишь неприятностей и огорчений.
Так и случилось. Все боятся его, обходят стороной, избегают, словно дикого зверя или оборотня! И каждый месяц, первого и пятнадцатого числа по европейскому календарю, он должен являться в полицию, имея при себе синюю книжицу со вклеенной фотографией и отпечатками пальцев. А вздумай он отлучиться из города, — все равно, по какому делу и куда, пусть не далее километра, — изволь за неделю испросить особое разрешение и без него не трогайся с места. Впрочем, он, как и все его друзья по несчастью, ни разу никуда не отпрашивался.
Им ведь надо теперь остерегаться, как бы в такой день — дома у них иль в гостях — не подбросили, часом, листовки, не сыскалась запрещенная литература или, чего не бывает, народ не собрался на демонстрацию, — попробуй тогда докажи свою невиновность. Да и зря разве долгие годы в четырех стенах тюремных камер и в дальнем лесном поселенье крепились они и терпели, чтобы потом… Здесь как-никак кругом все свое, родное; не хочешь себя утомлять делами — пожалуйста. Были б деньги — и поешь, и выпьешь, и, глядишь, подлечишься. Много ли человеку надо, жить-то осталось всего ничего! Взять его, Миня, к примеру, — вернулся вот к себе на равнину, климат здесь поздоровее; даже работа нашлась — получил свыше разрешение учительствовать, значит, скоро и денежки заведутся. За все это в ножки бы поклониться правительству да полиции. Куда уж тут ездить или ходить, да и к чему? (Такие давали им разъяснения в полиции — всем, и Миню, конечно, тоже.)