. Владыка небесный сподобит продержаться месяц-другой, а там и делу конец. Так-то! И нечего больше тревожиться… Будет весенний рис; еще два месяца… с небольшим… и будет весенний рис… Поспеет рис…
Урожай… Весенний рис. Зеленые поля пожелтеют. Колосья нальются тяжестью. Зазвенят серпы. Под грузом снопов заскрипят коромысла. Застучат цепы на токах. Ударят песты в наполненные зерном ступы… И снова зазвучат веселые голоса, песни и смех…
— Человек да не утратит надежды и веры! — тяжело дыша, снова заговорила старуха. — Я вот всегда вспоминаю твоего отца. Сколько прожила с ним, не помню, чтобы он пал духом или пожаловался. В тот год, когда прорвало плотину Донгзу, я как раз была тобой брюхата, а Чыонг, сестре твоей, седьмой год шел, вся семья на одном отце и держалась, а он, как назло, захворал. Полночь, его лихорадка трясет, а тут барабаны бьют сбор[46], и не успела я оглянуться, как он исчез из дому. Небо было черное, как тушь. Ливень — сплошная стена. Ветер с ног валил. А отец как был — без рубашки, даже без нона — пошел вместе со всеми на плотину. Работали и старые, и малые так, что дух некогда было перевести. Вода поднимается, и они плотину поднимают. Настоящая война. Сперва они вроде одолевали реку. Волостной начальник все кричал, торопил народ и солдат — а плотина прямо на глазах росла. И все-таки вода прорвалась, перехлестнула через верх. Разом все залило. Отец до дома вплавь добрался, скрепил досками нашу деревянную кровать, посадил на нее меня с дочкой и собаку, — так мы и спаслись; а кукурузу очищенную — целый кувшин в доме стоял — бросил. Потом поймал ствол банана и, держась за него, поплыл к общинному дому, а оттуда уже на лодках ездил с соседями выручать старика Хюйена, волостного начальника и дедушку Ба. Наводнение было очень сильное — два месяца вода не сходила. Риса почти не стало; во многих местах начался голод, и люди, как теперь, бросали свои дома и шли на заработки.
Слезы текли по ее щекам. Она утирала их подолом платья и продолжала рассказ, стараясь говорить спокойно:
— Когда наводнение кончилось, отец снова отстроил дом, взял в аренду у дедушки Ба участок и высадил рассаду. Кто же мог подумать, что, после того как спадет вода, вдруг начнется засуха? Отец с утра до полуночи гнал воду на поле черпаком; приходил еле живой. Не помогло. Опять начался голод. Теперь уж и вовсе еды не стало. Никак только в толк не возьму: отчего это в тот год не было так тяжко, как сейчас; тоже вроде и без риса остались, и дома, и землю, и все добро продали, а все-таки легче было, чем нынче, — не так жутко. И мертвых тогда не было видно, не то что теперь — одни покойники кругом. Любая снедь на вес золота, никому купить не под силу. Люди мрут и мрут — хуже, чем от самой страшной чумы!